Макс Далин - Убить некроманта
— Ладно, — говорю. — Отвязывай её.
Он поразился, как это я приказываю такую вещь священнику. И даже попытался что-то бурчать, но я сказал:
— Ведьма она фальшивая, зато я — твой настоящий король. И настоящий некромант.
Не уверен, что поп оценил первую часть этой реплики. Но он точно понял вторую. Отвязывал, ворча что-то сквозь зубы, — и я вытянул его мечом плашмя, чтобы не смел вякать на своего короля.
А девку, которая вцепилась в столб мёртвой хваткой, когда её хотел поднять в седло скелет, я велел отцепить и взять к себе живому гвардейцу. Оставь её тут, думаю — так ведь всё равно сожгут. Мало им смертей, уродам…
Её звали Марианной.
Мужичка, сущая мужичка. Но выглядела довольно приятно. Сильная такая, плотная. Грудь красивая, ноги длинные — юбки деревенские девки носят короткие, еле колени прикрыты, и видно, что мускулы на ногах — как у юноши, а всё равно смотрится иначе. Округло.
Лицо простое, совсем простое, круглое, чёрное от загара, нос округлый, курносый и глаза круглые. И эти крапинки на носу, как на перепелином яйце, — то, что плебс называет веснушками. Разве что — роскошные ресницы, хоть и белесые, и волосы чудные.
Ворох блестящей соломы. Коса толстенная. Самое лучшее во внешности — коса.
Возраст простушек я определять не умею. Лет восемнадцать ей, наверное, сравнялось. А может — меньше. А может, немного больше. Свеженькая.
Я не знал, что с ней буду делать. Все эти приступы милосердия вообще дорого обходятся. Хотел отдать жандармам — дура вцепилась в мои ноги и завопила. Хотел оставить трактирщику — тот нижайше сообщил, что ведьма ему без надобности, к тому же он женат.
Тогда я решил, что отвяжусь от неё в городе, куда направлялся. И пусть там пристроится — батрачкой, кухаркой, проституткой — что она там умеет. В городе ей будет легче прокормиться.
Мужичка могла, конечно, держаться в седле — такие растут как сорняки и могут всё. Так что я купил ей лошадь и приказал присоединиться к моей свите. Девка, конечно, организовала бы мне ещё одно пятно на репутации — если, предположим, на моей репутации вдруг нашлось бы свободное, незапятнанное место… Но я рассудил, что парень наружности Нарцисса в моей свите выглядел бы, пожалуй, ещё более скандально.
Я думал, она боится моих скелетов, а уж меня вообще боится до судорог. И потому старался не особенно её дёргать. Кормил поодаль, на ночлег размещал отдельно. Правда, с некоторых пор мне начало казаться, что жандармов она боится больше, чем меня… Незамужняя девица, всё такое…
Я тогда ещё подумал, что, похоже, проститутка из неё не выйдет.
А на третью ночь Марианна пришла ко мне. Принесла ведро воды и полотенце.
— Не угодно ли, государь-батюшка? — говорит, — я замечаю, вы притомились, и волосы вот запылились у вас… а слуг-то у вас нет, подмочь некому…
А мимо скелетов уже идёт, как между колонн. Я подумал: хороши у неё нервы, убийце впору. Но Дар тлел в душе, как всегда, не разгораясь, — Марианна была ему безразлична, потому что для меня безопасна.
А холодная вода душной ночью — это действительно прекрасно. И когда Марианна облила меня водой, я почувствовал к ней настоящую благодарность. Мне ещё не случалось общаться с женщиной, которая так угадывала бы желания — на подлёте.
А Марианна вдруг сказала:
— Уж до чего ж мне вас жалко, государь, и изъяснить нельзя.
Этой фразой просто с ног меня сбила. Я сел. А она подала мне рубаху и продолжает:
— Труды-то вы какие на себя принимаете, государь-батюшка! Ишь, худой да бледный, а генералам-то вашим и дела нет. Цельный день — всё по дорогам да с делами — ни одной вокруг вас такой души нет, чтоб заботиться стала. Бессовестные они, бессовестные и есть, вельможи-то ваши.
Вся эта тирада рассмешила меня и тронула.
— Что, — говорю, — Марианна, заботиться обо мне будешь?
— А нешто нет? — говорит. И теребит мои волосы. — Вы ж, государь, меня от злой смерти спасли — неужто ж я вам чем-нибудь не пригожусь?
На какую-то секундочку, в тоске и затмении, я решил, что чем-то она напоминает Нарцисса. И обнял её.
— Пригодись, — говорю, — пожалуйста. Я порадуюсь.
Она, правда, потом говорила, что «негоже с чужим мужем ласкаться невенчанной», но это только слова, слова…
Слова… Думай она так — не пришла бы.
В начале августа полили бесполезные дожди. Зола превратилась в грязь. Зной сменил промозглый холод, тёмный пасмур — так и уверуешь в Божью кару…
Я вернулся в столицу. Я знал, что зимой придётся всё перетряхнуть ещё разок, но месить грязь на проезжих дорогах сейчас у меня больше не было сил.
И потом — я мог уверенно предсказать, что в столице меня ждут новости. И скорее всего, это новости не из приятных.
Вся моя свита предвкушала возвращение домой с радостью — кроме скелетов, само собой. Марианна пришла в сплошную ажитацию — ах, как там, в столице! — и утомила меня болтовнёй: я нанял для неё повозку.
Вообще, оказалось, что я не так уж и люблю, когда много говорят. Это открытие меня удивило. Но факт: я слушал первую неделю, потом как будто притомился. Мой милый Нарцисс больше молчал — Марианна начинала говорить, как только оказывалась рядом.
И даже не в том беда, что она оказалась гораздо глупее Нарцисса. Меня бесило то, как быстро Марианна освоилась. Месяц назад она казалась довольно стыдливой деревенской девкой, сейчас она держалась с бойкостью королевской любовницы.
На жандармов она теперь покрикивала. Скелеты игнорировала. О моих вассалах, с которыми мне приходилось встречаться по делу, отзывалась так: «Чего-то этот толстый глядит нелюбезно, ай нет, государь?» И я как-то не очень понимал, как её приструнить и надо ли это делать.
Марианне хотелось носить бархатные робы и драгоценности. Об этом она мне тоже сказала: «Не к лицу понёва да рубаха государевой-то полюбовнице» — и я думал, что действительно её надо приодеть. Марианне хотелось господского угощения, и когда мы приехали в столицу, я дал девке возможность жрать то, что она пожелает: она за ближайший месяц растолстела вдвое. Ещё ей хотелось «быть дамой», и я пообещал ей клочок земли и дворянство.
Об этом обещании она мне постоянно напоминала.
Утомительную дорогу из дальних провинций до столицы Марианна перенесла лучше всех. И я, и жандармы устали до смерти, одна Марианна цвела рассветной розой. Поначалу она сама служила мне, как камеристка, но чем ближе к столице мы подъезжали, тем больше привлекались ко мне на службу трактирщики, лакеи, горничные и прочая прислуга. Надо отдать Марианне должное: их она строила, как хороший бригадир — солдат. У неё оказался тоже своего рода дар — перекладывать собственную работу на других. Я понимал, что всё это, в сущности, не плохо, во всяком случае, это не худший из человеческих пороков, но меня раздражала такая суета.
