Роберт Сильверберг - Хроники Маджипура
— Вы капитан. Вы имели на это право. Он угрожал успеху плавания.
— Успеху? Какому успеху?
— Судно снова движется, капитан.
Лавон уставился на помощника, но не мог четко разглядеть его лицо.
— Что вы сказали?
— Пойдемте. Посмотрите сами.
Четыре мощные руки обняли его, и Лавон ощутил сильный мускусный запах меха скандара. Гигант легко поднял его, вынес на палубу и осторожно поставил на ноги. Лавон пошатнулся, но к нему сразу же подскочили Вормечт и Жоачил Hyp. Первый помощник указал на море. Вдоль всего корпуса судна тянулась полоса чистой воды.
— Мы опустили кабели в воду и хорошенько долбанули драконову траву током, — объяснила Жоачил Нур. — Электрошок резко сократил их двигательные системы. Ближайшие к нам растения умерли немедленно, а остальные начали отступать. Насколько видит глаз, перед нами тянется свободный канал.
— Плавание продолжается, — сказал Вормечт. — Мы снова можем идти вперед, капитан!
— Нет, — ответил Лавон. Он ощущал, что его мысли путаются, словно голова полна тумана. — Кто у нас теперь штурман? Прикажите ему повернуть судно назад, к Зимроэлю.
— Но…
— На обратный курс! Назад к Зимроэлю!
Все изумленно и растерянно уставились на Лавона.
— Капитан, вы все еще не в себе. Отдать такой приказ в тот самый момент, когда все наладилось. Вам нужно отдохнуть, и через несколько часов вы почувствуете…
— Плавание закончено, Вормечт. Мы возвращаемся.
— Нет!
— Нет? Значит, это мятеж? — Глаза моряков, окружавших капитана, были пусты, лица лишены выражения. — Вы действительно хотите продолжать поход?! — воскликнул Лавон. — На борту обреченного корабля, с капитаном-убийцей? Все устали от плавания еще задолго до того, как все это случилось. Может быть, вы думаете, что я не знаю об этом? Вы стремились домой, но просто не осмеливались говорить об этом. Что ж, теперь я чувствую то же, что и вы.
— Мы пробыли в море пять лет, — ответил Вормечт. — И, быть может, преодолели уже полпути. Вполне вероятно, что до того берега, к которому мы плывем, мы доберемся скорее, чем до того, который мы покинули.
— Не менее вероятно, что не доплывем никогда, — возразил Лавон. — Это не имеет значения. У меня больше нет сил, чтобы двигаться вперед.
— Завтра вы, наверное, будете думать по-другому, капитан.
— Завтра на моих руках по-прежнему останется кровь, Вормечт. Мне не было суждено благополучно провести этот корабль через Великий океан. Мы заплатили за свободу четырьмя жизнями, но поход на этом закончился.
— Капитан…
— Разворачивайте корабль, — повторил Лавон.
Когда они на следующий день пришли к нему, упрашивая продолжать плавание, поминая о бессмертной славе, которая ждет их на берегах Алханроэля, Лавон спокойно, но непреклонно отказался даже обсуждать эту тему. Продолжать поход невозможно, снова сказал он. Моряки переглянулись между собой. Они возненавидели это плавание и всей душой мечтали о его завершении, но под влиянием эйфории от победы над драконовой травой изменили свое мнение. И вот теперь им пришлось снова изменить свое мнение, так как без силы и энергии Лавона, от которых движение судна вперед зависело больше, чем от роторов, дальнейшего пути быть не могло. Они легли курсом на восток и о пересечении Великого океана не было сказано больше ни единого слова. Годом позже на них обрушилось несколько штормов, изрядно потрепавших корабль, а еще через год произошло столкновение с морскими драконами, которые серьезно повредили корму судна. Но «Спурифон» плыл своим путем, и когда на одиннадцатом году плавания он кое-как доковылял до родного порта, из ста шестидесяти трех путешественников, вышедших когда-то в море из Тил-омона, в живых оставалось более сотни, и среди них капитан Лавон.
ВОСПОМИНАНИЯ КАЛИНТЭЙНА
Несколько дней Хиссун ходит удрученный. Он, конечно, и без того давно знает, что путешествие завершилось неудачей: ни одно судно никогда еще не пересекало Великий океан и никогда не пересечет, потому что сама идея такого плавания абсурдна, а осуществление, вероятно, невозможно. Но потерпеть вот такое поражение: зайти так далеко, а затем повернуть назад не из-за трусости, или болезни, или голода, а из чисто моральных соображений, — Хиссун не в силах понять это до конца. Уж он-то никогда не повернул бы обратно. Все пятнадцать лет своей жизни он неуклонно и прямо шел к тому, что воспринимал как свою цель, а те, кто колебался в выборе и осуществлении своего пути, всегда казались ему лентяями и слабаками. Но, во-первых, он не Синнабор Лавон, и во-вторых, ему никогда не приходилось никого убивать. Такое дело могло бы сломить душу любому. Он испытывает некоторое презрение и одновременно жалость к Синнабору Лавону, но по мере того, как он вникает во внутренний мир этого человека, на смену презрению приходит восхищение: он понимает, что капитан «Спурифона» был вовсе не слабакам, а, наоборот, человеком огромной моральной силы. Это потрясающее откровение, и подавленность Хиссуна мгновенно исчезает. Мое образование продолжается, думает он.
Однако он обратился к записи Синнабора Лавона в поисках приключений, а не ради философских размышлений. Он нашел далеко не то, что искал. Но он знает, что всего через несколько лет после событий в Великом океане кое-что произошло в его родном Лабиринте, что этот случай необыкновенно изумил всех и что даже по прошествии шести с лишним тысяч лет история считает его одним из самых странных происшествий, когда-либо приключавшихся на Маджипуре. И потому, выбрав день, Хиссун совершает новый набег на Регистр памяти душ, чтобы предпринять историческое исследование. Он решает войти в сознание человека безупречной репутации — некоего молодого чиновника из аппарата понтифекса Ариока.
Утром на следующий день после того, как кризис достиг кульминации и были совершены последние глупости, в Лабиринте Маджипура воцарилась странная тишина, как будто от изумления все лишились дара речи. Воздействие вчерашних экстраординарных событий только начало сказываться, хотя даже те, кто явился их свидетелем, все еще не могли до конца поверить в реальность произошедшего. По приказу нового понтифекса все министерства в то утро были закрыты.
И крупные и мелкие чиновники пребывали в чрезвычайном напряжении после недавних перемен и с радостью воспользовались этой возможностью, чтобы отоспаться, пока новый понтифекс и новый корональ — оба ошеломленные неожиданно доставшейся им властью — укрылись в своих личных покоях, чтобы обдумать резкие перемены, свершившиеся в их судьбах. А Калинтэйн наконец получил возможность увидеться со своей возлюбленной Силимур. С некоторой опаской — поскольку он почти не общался с нею весь последний месяц, а она была не из тех, кто легко прощает обиды, — он послал ей записку, в которой говорилось: «…признаю, что виновен в позорном невнимании, но теперь тебе, возможно, уже известна его причина. Если ты согласишься позавтракать со мной в кафе на дворе Шаров, я все тебе объясню».
