Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— Ты смотри, змей подколодный, что делает! Ах, поганец! — Верна негодующе закачала головой.

— Вот! А нам приходится все самим, — Воронцовна мученически затрясла головой.

Золотайка нахмурилась, взглядом спросила: «Это правда?» Верна так же ответила: «Потом поговорим. Не сейчас».

— А не слишком ли мы заболтались? Для второго пара, самое время! Давай, Мороха, поддай!

— Сильно буянят? — Безрод усмехнулся.

— То не буйство, а так… бабские замерочки, — Верна отмахнулась.

Поставила на стол кувшин молока, остатки дичи.

— Глазками так сверкали, думала, баню подожгут. У кого колени более стёрты, у кого на спине болячки больше. Могла бы из голосов масло выжимать, на год вперёд надавила бы. В баню пойдёте, гляди не поскользнись, всё хвастливыми соплями изгваздано.

— Поберегусь.

— Ничего рассказать не хочешь?

Безрод молча уставился на жену.

— Чего уставился?

— Нравишься.

— Да-а-а? — Верна прикусила губу, склонилась над столом, повела плечами, медленно хлопнула ресницами.

— Колени не болят? — ухмыльнулся.

— Да и мрак с ними. Но ты не ответил. Что вообще происходит?

Безрод убрал ухмылку, ровно пыль рукой смахнул. Верна медленно выпрямилась и лицедейская дурашливость сама стекла с неё, как вода после купалок. Опачки! Все, кажется, шутки кончились. Этот взгляд… этот взгляд у него называется: «К оружию!», самолично видела столько раз, что ошибиться невозможно. И ведь ждала! Ждала чего-то подобного. Иной раз самой делалось странно: это то, о чем всю жизнь мечтала до прокушенных губ? Упала благость, ровно снег на голову, аж самой не верится, хоть руками трогай по сто раз на дню. Сивый, ты на самом деле мой? И никто за нами не гонится? И сами ни за кем не гонимся? И детские голоса звенят в избе, иной раз Жарик всю ватагу приводит: «Ма, дай хлебца на зубок, мы на дальний выпас». И, поди пойми, где который живет, иногда казалось, что ребятня просто переходит из дома в дом, и спросили бы: «А чьи дети?», ответила бы: «Наши. Заставные».

Безрод, не мигая, смотрел на жену. Поди, давно не ныряла в стылые омут а? На сколько силёнок хватит? Покрепче остальных, привыкшая, сама в свое время мертвящей стужи напилась мало не до смерти, но вон… плечами передернула, мурахи забегали по спине. Усмехнулся. Давно заметил: весело самому, улыбнулся от души — и взгляд потеплел, только не всегда охота губы тянуть, зубами сверкать, и не всякому. Да и сказать о себе «улыбнулся» — это пытаться из шкуры белки набить чучело лисы. Когда ещё получится. Этой вот… хочется улыбаться. Ты гляди, ожила, ровно на солнце выбежала, сама засияла.

— Что-то грядет. Не спрашивай. Сам не знаю, что, — Сивый усмехнулся. Согревайся.

Верна обошла стол, встала за спиной Безрода, прижалась, запустила руки в сивые вихры, пару мгновений смотрела сверху вниз, потом быстро склонилась, чмокнула в шею.

— Что делаешь?

— Поцеловала.

— Так загривок же, дура! Волосатый!

— Ха! Ты весь мой. Куда хочу, туда и буду.

Сивый затылком потерся. Верна улыбнулась, как руками обласкал.

— Через какое-то время кое-что случится.

— Что?

Безрод молчал. Просто молчал. Верна против воли сжала пальцы, прихватив космы. Не молчи, ради всего, не молчи! Когда этот молчит больше двух счётов, будь готова услышать всякое, причём «К оружию!» может оказаться самым ласковым, едва не колыбельной для взрослых, непослушных девчонок.

— Ты помнишь наш первый год?

— Когда по миру колесили после свадьбы?

— Да. Скоро ты захочешь поговорить. Серьезно поговорить. Просто почаще вспоминай тот год.

— Захочу поговорить?

— Полегче! Без волос оставишь.

Поговорить? Захочу поговорить? То есть красноречивый взгляд после каждого приступа белых глаз призывом к «поговорить» не считается? Если не это, что тогда? О чем поговорить? Сивый, волки тебя задери, что за разговор? О чем могут серьезно говорить двое, у которых всё хорошо? Ну… почти всё. Или не всё? Мы уже отговорили свои серьезные разговоры, слышишь? Отговорили! Со швырянием кольца в траву, со стоянием на поляне, с кровью и смертями, погребальными кострами и Потустороньем. Отговорили! От-го-во-ри-ли! Боги, божечки, что ещё я сделала не так?

— Глянь, что там за шум?

— Что?

— Выгляни в окно, говорю.

Верна разжала пальцы, выдохнула, прошла к окну, улыбнулась. Сивый, волки тебя задери, я не знаю, что за разговор у тебя на уме, я не знаю, какие глазки строит тебе эта сисястая ворона, но я знаю тебя так, как никогда не знала даже твоя несчастная мать. И плевать мне на всё, потому что сейчас ты ухмыляешься, а под твоим взглядом у меня просто горят лопатки. Ты не знаешь, зато я знаю — взгляд продает тебя с потрохами.

— Что там?

Верна повернулась, показала на Сивого пальцем, чиркнула себя по горлу, закатила глаза, вывалила дурашливо язык.

Хлопнула дверь, влетел взъерошенный Жарик, на пару шагов отстал от него Сунд, мальчишка Гюста, а от дверей донесся горячий детский шёпоток: «Даст! А я говорю, не даст!»

— Отец, дай Улльгу! Дело срочное!

Сивый медленно загнал брови повыше. «Это ещё зачем?»

— Морского змея будем бить!

— На веслах не сможете.

— А на парусе!

— А кормщиком кто?

— Сунд пойдет. Гюст его всему научил. Давеча шторм был, помнишь? Это морской змей волнение учинил. Елозил в глубине, как уж! — и руками заполоскал, вот так елозил змей! — Отец, ты хоть понимаешь, насколько все угрожающе сложилось?

Сивый медленно кивнул. Верна восхищенно качала головой. Хорош, подлец, ничем себя не выдает, жилкой не шелохнет, ровно это Щёлк докладывает о серьезных бедах, а не мальчишка воюет с невиданными чудовищами.

— Змей, говоришь?

— Ага, змей! Морской! Вот такенный! — Жарик задрал руки над головой, встал на цыпочки, многозначительно покосился на Сунда. Тот раскинул хитрыми глазками, влез на лавку, показал оттуда — ещё больше, вот такой!

— Так это из-за него небо заволокло, и ветер поднялся?

— Ага! Точно!

— А вот мы с Гюстом на змея другое соображение нашли, — Сивый огладил бороду, покосился на порог.

Несколько мальчишек одним глазком заглядывали в дом, чем все кончится? Три мордахи, одна над другой выросли вбок из дверного косяка. Даст воевода корабль, или не даст? Вроде должен дать.

— Раньше нас на змея? Отец, мы первые это придумали!

— Просто хотели морскую повозку сообразить.

Сунд медленно слез с лавки, Жарик опустил руки.

— Это как?

— Запрячь Змея в Улльгу. И Змей жив останется, и Улльга против других граппров станет быстрее вдвое.

Мальчишки переглянулись, не сговариваясь, повернулись к порогу. Ну как?

Советчики скрылись из дверного створа один за другим. Ага, даст, как же! Запрягут и сами кататься будут.

— Отец, тогда я Теньку возьму, ага?

— Ага.

Сунд склонился к другу, шепнул на весь дом: «Я сейчас, только возьму у отца Бутура». Мальчишки колобками выкатились из дома, один со всех ног унесся домой, второй нырнул в конюшню. Через счёт, с Жариком на спине, без седла, медленный шагом вышел мудрый Тенька, ровно человек, покосился в открытое окно: «Сивый, ты ополоумел? Тебе меня не жаль?», величаво пошел по тропке в чащу.

— За Родину! За князя! Ну-ка вдарим!

Верна у окна едва в лужицу не растеклась — через окно солнце ласкает, скользя по самым верхушкам сосен, изнутри от взгляда Сивого жарко, ещё миг, всю избу по колено зальет хвастливыми соплями. Все будет хорошо! А там, за окном, мальчишки топают за Тенькой и вторят: «За Родину! За князя! Вдарим!»

Глава 9

В деревьях ещё прохладно, а на открытом пространстве солнце брало свое за недавнюю непогоду. Ту самую, которую замутил «вот такенный змей». Полдень — не полдень, знай себе прикрывай маковку, чтобы не напекло, а что к вечеру дело — ну, подожми губы, ну, покачай головой, дескать, ты только погляди, что творится. Солнце жарит — значит, солнце жарит, и ранняя весна или поздняя — светилу не указ. Сивый спускался к берегу. Верна умчалась к Тычку за всякоразным молочным — масла забрать, молока, творога. Тычку только в радость повозиться со Снежком. Старый прохвост для виду сетует, мол, жаль какая, что коровку вам нельзя держать — с ума рогатые сходят — а на деле только рад. «Каждый день ко мне, слышала, оторва? Каждый день! Молочка для детей возьмешь… молчи, дура, а старшему тоже титьку дашь? Творожок, маслице… ты приходи, приходи».