Белая башня (СИ) - Лесина Екатерина

Кроме пожалуй…

В конце, уже измученный ужасами, Верховный увидел, как огонь выплавляет из недр земных золото, а то собирается, воплощаясь в человекоподобную фигуру. И оно, это новорожденное божество, поднимает руки, силой своей воздвигая щит меж небесами и землей.

А потом поворачивается к Верховному.

И взгляд золотых глаз полон печали.

— Видишь? — спрашивает он. — Видишь, что вы натворили?

Даже сейчас шепот этот звучал…

— Говорить буду я, — Верховный поморщился, пытаясь избавиться от эха этого голоса. И чувства вины, которое он испытывал прямо с утра. — Вы стоите. Слушаете. Делаете, что должно.

— Не сомневайтесь…

Верховный вскинул руку.

— Заранее определите, кто принесет первую жертву. И постарайтесь сделать так, чтобы все прошло гладко. В смутные времена люди придают большое значение всяким глупостям, поэтому…

Он замолчал, позволяя помощнику самому додумать.

А ведь этот на вершину пока не поднимался.

И руки дрожат.

Не случалось приносить жертвы? Вряд ли. Он бы не сумел возвыситься, будь оно так на самом деле. Но вот то, что ему эта работа не по вкусу, Верховный знал.

Справится.

Или нет.

Толпа шумела. Сколько собралось? Тысячи? Десятки тысяч? Столько не собиралось, пожалуй, и на великие празднества. А теперь ветер доносил не только голоса, но и запахи многих, многих людей. Смешанные с маслами и благовониями, но все же резкие, неприятные.

Кто-то выл.

Кто-то плакал. И наверняка к вечеру найдут с дюжину мертвецов, которых сдавило, сжало в толпе. И отдадут храму, записав в жертвы.

Пускай.

Верховный сделал глубокий вдох. Пускай он еще слаб, но люди не должны этого видеть. Они желают чуда. Или хотя бы уверений, что чудо возможно.

И придется…

…чудо возможно. Чудо рядом. Он знает, где именно… и надо решиться. Многие погибнут? Но многие и без того погибнут. А тут шанс спасти хоть кого-то.

Помощники окружили Верховного. И как-то сам он не заметил, как оперся на чью-то руку, даже не понял, чью именно.

Да и не важно.

Он шел и толпа молчала.

Сотни и тысячи глаз провожали Верховного, отмечая каждый шаг его. И тяжесть этих шагов. И его худобу, которую не способны были скрыть золоченые одеяния. Кто бы знал, до чего тяжелы они, и с какой бы радостью Верховный вовсе отказался.

Но нет.

Он шел.

Этот храм, возведенный лет триста тому, а потому молодой относительно прочих, был велик и роскошен. Двор его, вымощенный мрамором, вмещал многих, а вот алтарь, пусть и находился на вершине пирамиды, но та была невысока. В десять ступеней. И расположена так, чтобы все видели.

Они и смотрели.

Повинуясь знаку помощника, не Тототла, другого, младшие жрецы затянули песнь. И голоса их, звонкие, детские, устремились к небесам. Что ж, следовало признать, что настоятель храма знал свое дело.

Ни тени фальши.

И небеса ныне ясны, как никогда. Верховный прищурился.

Она здесь.

Да, ему удалось передать просьбу. Да и не ему одному, но ответа Верховный так и не получил. Но ныне Императрица явилась людям.

Она восседала в открытом паланкине, что стоял на плечах четырех могучих воинов. Смуглые тела их блестели от пота, и сине-золотые узоры, покрывавшие спину и грудь, слегка поплыли. За воинами виделся бледный лик Ксочитл. Рядом с нею возвышался Владыка Копий, еще более огромный и грозный, нежели обычно. И праздничный убор с золотыми перьями придавал его фигуре нечеловеческие черты.

Золота здесь было много.

Узорчатые золотые пластины покрывали и саму пирамиду, и лестницу, ведущую наверх. Золотом был окован алтарь.

Золотой чешуей блестели колонны.

И своды, опиравшиеся на них.

На лицах людей поселились золотые птицы и золотые змеи, золотые жуки сплетались в ожерелья, золотые бабочки оседали на волосах, на руках. Золото, золото… одно лишь золото.

Верховный ощутил, что задыхается здесь. И заставил себя сделать вдох. А также оперся на руку того, кто оттеснил Тототла, как-то вот тихо и незаметно.

Как же его…

Имя выскочило из памяти и затерялось. Но этот был самым молодым из троицы. А еще опасным. Те, другие, в них чуялось и желание власти, и страх, и готовность служить, этот же… он умел притворяться. И пожалуй, хорошо притворялся, если Владыка Копий счел его достаточно удобным. Но Верховный старше.

И видел больше.

Маски… масок в его жизни встречалось много. И отнюдь не все были из золота. Нынешняя, доброго, стеснительного человека, слегка растерянного, ибо оказанная ему честь высока, прочно приросла. Но и из-под нее, в упрямом изгибе губ, в морщинках, что пролегли тончайшими нитями, выглядывало истинное лицо.

— Ты, — Верховный заговорил, поднявшись на две ступени. — Клинок держи крепко. Распорядился, чтобы их напоили?

— Да, — помощник чуть склонил голову. — С рабами проблем не будет.

Хорошо.

Вопящая от ярости или ужаса жертва хороша там, где нет зрителей. А тут вснепременно кто-то да узрит в этих криках дурной знак. Или еще чего, похуже. Нет уж, нынешнее жертвоприношение должно пройти гладко и красиво.

— И рука…

— Не дрогнет, Верховный. Я… тренировался.

Хорошо.

И пусть ему не нравится то, что приходится делать, но это тоже хорошо. Очень… тем, кто получает удовольствие от человеческой смерти, не место в Храме.

— Начнешь… песнь. С Песни Уля. Знаешь?

— Да, господин.

И голос у него оказался сильным, таким, что разлетелся по храму. А спустя мгновенье стройный хор подхватил старый гимн. И Верховный закрыл глаза, просто слушая. Он стоял, чуть опираясь на край алтаря, надеясь, что сил хватит, чтобы выдержать богослужение до конца.

Золото.

Почему именно золото? Его всегда было много на этих землях. И когда-то объявленное собственностью Императора, оно принадлежало только ему.

Песнь оборвалась.

И помощник осторожно коснулся плеча. Пришлось открывать глаза, и мысль, весьма важная, как казалось Верховному, ускользнула.

Потом.

Он обвел взглядом толпу. И взгляд её, уже не взгляд многих людей, но одного единого существа, сумел выдержать.

— Люди, — голос его пронесся и показался самому вдруг слабым. А слова, заготовленные заранее, исчезли. И Верховный на долю мгновенья вдруг испугался, что не справится, что он действительно стар и никчемен, не способен… — Мир подошел к краю.

Он заставил сердце биться ровнее.

— Так было уже. Давно. Когда предки наши покинули благословенные земли Цапли в поисках нового дома. Когда прошли они по морям, сквозь ветра и бури, сквозь небесное пламя и гнев богов…

…золото.

От золота рябит в глазах и ничего-то не разглядеть.

— Тогда путь их был тяжел. И многие роптали, а многие падали, не имея сил идти дальше. Многие отступали из слабости и страха.

Слушают.

Все слушают. Но почему именно золото… от редкости его?

— И гибли они. Как гибли те, кто шел вперед. Но иные, в ком хватило силы и удачи, обрели и новый дом, и силу, дарованную нам богами.

Во рту пересохло.

Но останавливаться нельзя. Смотрят. Слушают.

— Тогда они, пораженные смелостью детей своих, смилостивились, отозвались на мольбы наших предков, и защитили мир от гибели.

Он позволил себе перевести дух.

По щеке ползла капля пота, щекоча, раздражая, но смахнуть её нельзя. Это… слишком по-человечески. А ныне в Верховном хотели видеть не человека.

— И то, что случилось однажды, повториться вновь, — он усилил голос, пусть в горле запершило. — Скоро наступит час испытаний. И для многих он станет последним, однако…

Еще немного громче, пусть даже в груди жжет огонь.

—…надежда будет жить. Ибо что человек сделал однажды…

Не человек, но тот, кто есть ожившее золото. Тот, кто, разделенный на части, ныне не жив, но и не мертв. Тот, кто обрел достаточно силы, чтобы являться во снах.

И тот, с кем Верховный должен заговорить.

Если, конечно, сумеет переступить через свой страх.