Сурен Цормудян - Второго шанса не будет
Я заканчиваю свое короткое обращение к тебе, читатель. Знай. То, что я сделал, я сделал ради тебя. Ради всех вас. Ныне живущих и еще не родившихся. Ради тех, кто погиб уже и стоит на краю гибели. Ради человека и волка, крысы и медведя. Ради той искорки жизни, которая однажды вспыхнула на этой планете и не должна погаснуть только из-за того, что появился в этом мире человек. Заклинаю тебя – ПОМНИ ВОЙНУ!
29.06.20…..г… Николай Николаевич «Блаженный» Васнецов.
* * *
Он вложил химический карандаш между страниц дневника и бережно положил его на койку Варяга.
– Прощай Варяг. Прощай братишка. Не обижайтесь.
* * *
Он знал, что Табита не спит. Часовой спал на своем месте, сгорбившись за столом, а вот девочка сидела в своем кресле и гладила жутковатую куклу по голове. Часовой забормотал что-то. Поднял голову. Но Николай тут же прижал к его лицу кусок материи пропитанной эфиром. Дело сделано. Человек закатил глаза и распластался на своем стуле, рискуя упасть. Васнецов осторожно подхватил его и уложил на стол.
– Nicolay? – прошептала Табита.
– Да. Это я.
Девочка улыбнулась и протянула худые ручки.
– Nicolay. Nicky. Savior.
– Да. Я спасу вас. – Он осторожно взял ее ладошки в свои.
– Save us…
– У меня для тебя есть кое-что.
– What?
И Васнецов вложил в ее руки плюшевого медведя. Того самого. Одинокого и покинутого. Найденного в разбитом поезде. И Людоед дал иголку с ниткой, чтоб пришить бедолаге лапку…
– Это мишка. Он теперь твой.
– Mishka? Russian Mishka?
– Да. Рашшен Мишка. – Коля улыбнулся.
Девочка прижала плюшевого медведя к себе, нежно обнимая и дрожащим, едва не плачущим голосом прошептала:
– Love you, Russian Mishka. Love you, Nicolai…
Поцеловав медвежонка в пропитанный каплей эфира нос, она тут же уснула. Пусть спит. Просто прощания он не вынес бы. А проснется она уже спасенной…
* * *
Он шел в темноте, держась за трос. Была ночь. Где-то вдали мерцало красное зарево ХАРПа. Николай очень надеялся, что мерцает оно последнюю ночь. Завтра мир станет другим. Без этого убийцы созданного человеком для самоубийства. Точнее, для контрольного выстрела после свершившегося много лет назад самоубийства. Подъем на холм был не простым. Ведь он не взял снегоступы. Он просто не подумал, что в том деле, которое он задумал, они ему понадобятся. Ну да ничего. Идти не так много. Можно и потерпеть неудобства связанные с проваливающимися в снег ногами. Он брел, тяжело дыша и глядя вперед. Впереди пост. Там человека два. В ангаре еще двое. Эфира должно хватить. Но вот сложно усыпить сразу двоих. Непросто. Но, черт возьми. На кону сейчас стоит абсолютно ВСЕ! Надо постараться. Надо во что бы то ни стало сделать это.
Он огляделся. Во мраке на склонах холма по обе стороны от натянутого троса проглядывались странные призрачные силуэты. Нет времени разбираться, есть там кто-то или нет. Может это просто видения, одни из тех, что сопровождали его весь этот нелегкий путь. А может это действительно выстроились десятки людей или не людей и молча взирают, как он восходит на холм, к своему главному в его жизни и для всего мира поступку.
– Подождите. Уже скоро. – Бормотал он, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу. – Скоро. Скоро.
Он шел. Падал. Поднимался. Снова шел. Слышал только свое тяжелое дыхание и старался сосредоточиться на путеводном стальном тросе. А в голове звучала музыка Бетховена, которую он слышал, когда уходил их комнаты. Каждый шаг давался все труднее, но вместо отчаянья Николай чувствовал лишь нарастающую ярость. Чем больше у него на пути будет помех, тем с большим удовольствием и остервенением он разнесет их в пух и прах. Надо идти. Надо рваться вперед. Надо достичь цели. Он сделал так много. И осталось всего ничего. Но, черт возьми, как же тяжело даются эти ничтожные метры…
Внутри блокпоста сделанного из сосновых бревен находись двое. Это были люди Рэймена. Они узнали его, несмотря на респиратор. Что-то между собой заговорили. Николай понял только уже знакомую фразу «Last Ivan». После этого они устало засмеялись. Николай тоже засмеялся, подойдя к ним близко и, прижал к их лицам свои одетые в рукавицы ладони. Их секундное недоумение сменилось гневом. Один обмяк довольно быстро. Второй успел оттолкнуть Васнецова и уже с трудом поднимал свой автомат. Николай снова подошел к нему близко и просто без особого труда вырвал у него оружие. Охранник закатил глаза и, прислонившись к стене, сполз по ней на дощатый и покрытый шкурами пол, теряя сознание. Николай оставил автомат и двинулся в лаз, ведущий к ангару. Всего десяток метров…
В ангаре еще двое. Один спит в автомобильном кресле. Другой колдует у печки. Он взглянул на Николая и что-то сказал, не отрываясь от своего занятия.
Васнецов не ответил, капая на рукавицу, свежую каплю эфира. Последнюю каплю.
Американец повторил вопрос и снова повернул голову. С изумлением заметил, что русский быстро движется к нему.
– What the fuck? – только и успел сказать он. Николай резко зажал ему рот рукавицей.
Тот дернулся несколько раз и потерял сознание. Зато очнулся тот, что спал. Он вскочил с кресла и повторил последнюю фразу своего друга, но громче и злее. Схватился за оружие в тот момент, когда Николай бросился к нему. Васнецов сбил американца с ног и так же прижал к его лицу рукавицу. Они возились и катались по полу почти минуту, пока, наконец, охранник не затих. Николай обессилено перевернулся на спину и уставился в потолок мутнеющим взглядом. Глаза слипались, и веки категорически не хотели разжиматься. Они весили словно тонну. Сознание утопало в какой-то апатии. Он понял, что-либо вдохнул эфир. Либо капля его, попавшая на раку, впиталась через пору в кровь и делает свое дело. Это означал провал того, что он задумал. Из последних сил он нащупал у лежащего рядом в бессознательном состоянии американца нож на поясном ремне. Извлек его из ножен и вонзил себе в ногу, слыша, как залаяла привязанная к самолету сторожевая собака.
Острая боль с трудом вернула его в чувство. Николай зарычал, отбрасывая окровавленный нож, и поднялся на ноги, не обращая внимания на кровотечение. Шатаясь, побрел к самолету. Там по-прежнему захлебывалась лаем собака. Затем вернулся к распластанным на полу телам. С трудом затащил их на кресло и закидал имевшимися здесь звериными шкурами. Ведь когда он уйдет, закрыть ангар будет не кому, и они без теплых шкур могут замерзнуть до своего пробуждения.
Ну… Самолет… Он доковылял до него, морщась от боли и встал на четвереньки, ловя своим взглядом взгляд сторожевого пса.
– Заткнись, – зашипел он. – Ради всего святого, замолкни. Я не боюсь тебя. Не мешай мне. Или я тебя убью. Но я не хочу тебя убивать. Я вообще больше не хочу никого убивать.
