George Martin - Танец с драконами
– Он дурной человек, – объявила она тем вечером, вернувшись в Чёрно-Белый Дом. – Губы у него жестокие, глаза злые, а бородка негодяйская.
Добрый человек усмехнулся:
– Как и во всех людях, в нём есть и свет, и тьма. Не тебе его судить.
Это привело её в замешательство:
– Его осудили боги?
– Кое-кто из богов, возможно. Для чего они нужны, если не для того, чтобы судить людей? Но Многоликий Бог не оценивает души. Он преподносит свой дар и лучшим из людей, и худшим. Иначе хорошие жили бы вечно.
Руки старика – худшее, что в нём есть, решила Кошка на следующий день, наблюдая за ним из-за тележки. Длинные и костлявые пальцы постоянно двигались: почёсывали бороду, дёргали за ухо, барабанили по столу, и дёргались, дёргались, дёргались. «Его руки похожи на два белых паука». Чем больше она смотрела на них, тем больше ненавидела.
– Он слишком много двигает руками, – рассказывала она в храме. – Должно быть, полон страха. Дар принесёт ему покой.
– Дар всем людям приносит покой.
– Когда я убью его, он посмотрит мне в глаза и поблагодарит.
– Если он это сделает, значит, ты провалилась. Лучше всего, если он вовсе тебя не заметит.
Старик был кем-то вроде торговца, заключила Кошка после нескольких дней слежки. Его дело наверняка касалось моря, хотя она никогда не видела, чтобы тот ступал на палубу корабля. Он проводил дни, сидя в супной лавке возле Пурпурной Гавани с остывающей у его локтя миской луковой похлёбки. Старик перекладывал бумаги, ставил печати, резким тоном разговаривал с множеством капитанов, судовладельцев и других торговцев, никто из которых, казалось, его не любил.
Но всё же они несли ему деньги: кожаные кошельки, набитые золотом, серебром и квадратными железными монетами Браавоса. Старик тщательно пересчитывал деньги, сортировал и аккуратно складывал одинаковые в стопки. Он никогда не смотрел на монеты. Вместо этого старик прикусывал их, всегда левой стороной рта, где ещё сохранились зубы. Время от времени он крутил монетку по столу и прислушивался к звуку, с которым она останавливалась.
А когда все монеты были пересчитаны и опробованы на зуб, старик корябал что-то на пергаменте, ставил на него свою печать и отдавал капитану. В других случаях он качал головой и отпихивал монеты обратно. Когда он так поступал, собеседник краснел и сердился или бледнел и пугался.
Кошка не понимала.
– Они платят ему золотом и серебром, а взамен получают писанину. Они глупы?
– Некоторые, возможно. Но большинство из них просто осторожны. Кое-кто рассчитывает обмануть его, но он не из тех, кого легко провести.
– Но что он им продаёт?
– Он даёт каждому расписку. Если их корабли сгинут во время бури или будут захвачены пиратами, он обещает выплатить стоимость судна и его груза.
– Так это своего рода пари?
– Можно и так сказать. Пари, которое каждый капитан надеется проиграть.
– Да, но если они выигрывают...
– ... они теряют свои корабли, а часто – и жизни. Море опасно, а осенью – как никогда. Без сомнений, многие утонувшие в бурю капитаны нашли некоторое утешение в этих расписках, зная, что их вдовы и дети, оставшиеся в Браавосе, не будут нуждаться. – Грустная улыбка тронула его губы. – Одно дело – подписать такую бумагу, и другое – соблюсти договор.
Кошка поняла. «Один из них, должно быть, ненавидит его. Один из них пришёл в Чёрно-Белый Дом и молился, чтобы бог забрал старика». Она спросила, кто это был, но добрый человек не сказал ей.
– Тебе не стоит совать нос в такие дела, – ответил он. – Кто ты?
– Никто.
– Никто не задаёт вопросов. – Он взял её за руки. – Если ты не можешь сделать этого, только скажи. В этом нет ничего зазорного. Одни рождены служить Многоликому, а другие – нет. Скажи только слово, и я избавлю тебя от этого задания.
– Я сделаю это. Я сказала, что могу. Я сделаю.
Но как? Это было сложнее.
Старика охраняли двое – худой и высокий как жердь и низкий толстяк. Они ходили с ним повсюду с того момента, как тот покидал свой дом утром и до тех пор, пока не возвращался вечером. Они следили, чтобы никто не подходил близко к старику без его позволения. Однажды по пути домой из супной лавки на него едва не налетел какой-то пьянчуга, но высокий встал между ними и резким толчком опрокинул забулдыгу на землю. В супной лавке низкий всегда первым пробовал луковую похлёбку. Прежде чем отпить свой глоток, старик достаточно долго выжидал, пока варево остынет, и чтобы убедиться, что с его охранником всё в порядке.
– Он боится, – поняла девочка, – или даже знает, что кто-то хочет его убить.
– Он не знает, – поправил добрый человек, – но подозревает.
– Стражи сопровождают его даже в уборную, – сказала она, – но он туда с ними не ходит. Высокий парень проворнее. Я подожду, пока он пойдёт отлить, зайду в суповую лавку и заколю старика в глаз.
– А второй страж?
– Медлительный и глупый. Я могу убить и его.
– Ты что, мясник на поле брани, рубящий каждого вставшего у него на пути?
– Нет.
– Надеюсь. Ты слуга Многоликого, а мы, что служим ему, даём его дар только тем, кто был выбран и отмечен.
Она поняла. «Убить его. Убить только его».
Ей понадобилось ещё три дня, прежде чем она нашла подход, и ещё день тренировок с ножичком-когтем. Рыжий Рогго научил девочку пользоваться им, но она не срезала ни одного кошелька с тех пор, как у неё забрали глаза. Она хотела убедиться, что не потеряла навык. «Ловко и быстро, вот так, без возни», – говорила себе девочка, снова и снова извлекая крохотный клинок из рукава. Когда девочка осталась довольна своими навыками, она стала точить нож об оселок до тех пор, пока лезвие не заблестело серебряно-голубым в свете свечей. Другая часть подготовки была посложнее, но ей помогла женщина-призрак.
– Я доставлю дар завтра, – объявила девочка за завтраком.
– Многоликий будет доволен. – Добрый человек встал. – Кошка Каналов известна многим. Если её заметят за этим делом, у Бруско и его дочерей будут проблемы. Пришло время получить другое лицо.
Девочка не улыбнулась, но в душе порадовалась. Она уже потеряла Кошку однажды и горевала по ней. Не хотелось бы потерять её снова.
– Как я буду выглядеть?
– Уродливо. Завидев тебя, женщины будут отводить взгляд. Дети станут глазеть и показывать пальцами. Сильные мужчины пожалеют тебя, а кое-кто и уронит слезу. Тот, кто тебя увидит, забудет нескоро.
Добрый человек снял с крюка железный фонарь и повёл её мимо спокойного чёрного бассейна и безмолвных богов к ступеням в дальней части храма. Женщина-призрак следовала за ними по пути вниз. Никто не разговаривал. Единственным звуком было мягкое шуршание туфель по ступенькам. Восемнадцать ступеней привели к хранилищам, где в стороны, как растопыренные пальцы, расходились пять арочных проходов. Внизу ступени становились уже и круче, но девочка тысячу раз бегала по ним вверх-вниз и ничуть не боялась спуска. Ещё двадцать две ступени, и они оказались в подземелье. Туннели здесь сжимались и изгибались, чёрными червоточинами проходя сквозь сердце огромной скалы. Один проход был закрыт тяжёлой железной дверью. Жрец повесил фонарь на крюк, просунул руку за пазуху и достал богато украшенный ключ.
