Александр Борянский - Гней Гилденхом Артур Грин
Я сделал шаг, чтобы уйти со стены, и вдруг меня молнией пронзила одна мысль. Новая мелодия, жесткая и неожиданная, порождение цветка, должна была вот-вот зазвучать вслед за этой мыслью. Я уже слышал первые удары.
Я взглянул во тьму.
Ночь. Время Селентины.
Я представил себе, как рыцари после неудачного штурма коченеют на палубах рядом со своим железом. Если они еще не ушли, если решили не испытывать ночной северный ветер, прибрежные скалы и мели…
В ночной битве селентинец сильнее всех.
Корабль можно захватить уже сейчас, вдвоем!
Я постоял немного, пропитываясь тьмой. Теперь холод был моим союзником.
А если ушли, мы хотя бы узнаем это.
Лайка надо было искать в одной из трех комнат второго яруса.
Я очень осторожно вошел. Входить ночью в чужое обиталище…
— Лайк… — позвал я. — Это я, Гилденхом.
Глухой стон был мне ответом.
— Лайк… — повторил я. — Сделаем вылазку!
— Я… умираю… — простонал Лайк Александр.
— Что? — я не сразу понял смысл его слов.
— Умираю… сам… силы уходят… туда…
— О, свет Луны! — прошептал я.
На следующем торне я вырвался из его комнаты, я бежал наугад по крутой темной лестнице и, призывая на помощь гулкие каменные своды, что было сил кричал:
— Лайк Александр!.. Герой умирает!!!
В комнате горели факелы. В их свете Лайк лежал на шкурах, лицо его было неподвижным, застывшим, глаза закатились, все тело словно уменьшилось. Он таял наподобие стального дракона.
Кроме него в комнате находились: старец Рубина, старец Аметиста, гриффина Раамэ, два хранителя на входе. Эргэнэ не было, и я не мог позвать ее — я до сих пор не знал, где, в каких подземельях она переживает ночи.
Сперва все молчали. Я тоже молчал. Мне было очень одиноко рядом с правителями хнумов. Они обменивались молчанием, перекатывали его друг другу, а я молчал сам.
— Позор дваррам, — сказал наконец старец Рубина, — если он умрет.
— Люди умирают от чего-то, — согласился старец Аметиста. — В бою. От мора. Скажут: убили дварры.
— От холода… — пробормотал я.
— От холода становятся крепче, — возразила гриффина Раамэ.
Они снова замолчали.
Разрушение тела — это мор. Мор — народная беда, он поражает многих. Один человек не может умереть просто так. Если только…
Если только черные рыцари не принесли мор в Темный Аметист. Смерть сотен начинается с одного.
Молчание в комнате стало безнадежным.
И я не выдержал. Это было несправедливо, неправильно, он не мог так обидно угаснуть!
Я схватил за синий шелковый воротник и рывком приподнял Лайка с его лежбища.
— Смотри! Смотри же!
Луна уже далеко выступила на небе и теперь заглядывала в узкое окошко-бойницу. Она была белая-белая и круглая — не совсем, конечно, не идеально, не так, как в полнолуние. Дома Луна была золотой, но здесь, на севере ее цвет почему-то менялся. Грустная белая Луна.
— Смотри! — повторял я. — Смотри!..
Я держал лишь форму. Тело Лайка беспомощно повисло, сила и удача Александра покинули его.
— Плохо… — еле слышно прошептал он.
— Да примет его Отец Гор! — произнес старец Аметиста.
— Не надо! — вырвалось у меня.
— Я отменю атаку грифонов, — тихо сказала за спиной гриффина.
— Да, — согласился старец Аметиста.
— Да примет его Отец Гор! — сказал старец Рубина.
— Да примет… — начала гриффина.
Но ее перебили.
— Я был учеником Колдуна! — услышал я незнакомый голос.
Я обернулся.
Все обернулись.
На пороге между двумя факелами стоял хнум. За его спиной я увидел блестящие от пляшущих огоньков глаза Эргэнэ.
Он не был хранителем. Он был простым хнумом и звали его Йойн. Дикий необразованный Йойн. Ученик Колдуна.
Он не побоялся и пришел, хотя знал, что его запросто могут отправить вслед за учителем. То есть не могут, а должны отправить, если присутствует какая-то логика в выборе обреченных на смерть внутри одного народа. Я не думаю, что он пришел из любви к аристократу с синими глазами, ему, простому хнуму, вряд ли сообщили о меченой звезде Лайка. Знать о подобном — удел старцев. Я думаю, ему стало интересно. Интересней собственной жизни. А может, Единый шепнул ему: иди! Умрешь — приму. А Эргэнэ лишь вовремя показала, куда идти.
— Ты веришь в первенство восьми стихий? — спросил старец Рубина.
— Я умею лечить раны, — ответил Йойн.
— Ты давно слушал его? — спросил старец Аметиста.
— Я слушаю Единого.
Они собирались спрашивать его еще — о чем-то чрезвычайно важном для них, а на самом деле бессмысленном — но, к счастью, хнумы слишком долго подбирают слова.
— Лечи! — приказал я, и, взяв его за одежду, протащил мимо старцев к Лайку Александру.
— Эргэнэ, — произнесла гриффина, — ты знала Колдуна?
— Нет, — ответила Эргэнэ и замолчала, силясь правильно объяснить. — Я знала, что он знал. До ухода Колдуна.
— До ухода к Отцу?
— Нет. Тогда… Давно.
Руки Йойна скользили, обнимая Лайка на расстоянии ширины лезвия меча от тела.
— У него нет ран, — сказал он.
— Я знаю, — откликнулся я.
— Нет скрытых ран. Это не мор. Но внутри у него плохо.
Это не мор. Конечно, я не слышал общего вздоха облегчения, но лица старцев, непроницаемые от начала времен, на долю торна сделались еще более похожими.
— Так бывает? — спросил кто-то из них.
Йойн помолчал. Он молчал дольше, чем обычно молчат перед ответом даже хнумы.
— Колдун сказал, когда вернулся: бывает. Болезнь происходит, когда бог задевает материю.
Вопросительная пауза. Никто не произнес: «Что?»
— Болезнь, — повторил Йойн новое слово. — Приближение к смерти. Бог может задеть и одного. Если один ему нужен.
Теперь пауза была полна угрозы и удивления.
— Если хнум нужен Отцу, Отец роняет слезу, — сказал старец.
— Чтобы забрать хнума. А это, — Йойн указал на Лайка, — чтобы научить. Приближение к смерти — не смерть. Он не умрет.
Лайк застонал.
— Почему этого не бывает у хнумов?
Йойн опустил голову.
— Я не знаю, — признался он.
— Ты, — подтвердил старец. — А Колдун?
— Я не знаю, — повторил Йойн.
Старец кивнул и задумался. Я смотрел на него и, кажется, понимал, о чем он думает.
Ладно, ты слушал Колдуна, который оскорбил Единого своим запутанным учением, подобранным во время блужданий среди врагов. Но ведь Колдун еще служил гласом неведомого для нас, дварров. И я, главный сын разрушенного Рубинового Дома, слуга Отца Гор, первый старец дварров, я все эти десять лет ждал его изречений. Я был убежден, что из трех изречений одно будет ответом на страшный, тоскливый, ноющий по ночам вопрос: почему Отец не присылает новых дварров? Или хотя бы почему не падают слезы? Почему нет снов? И дождавшись, вместо ответа… А когда Единый через звезды указывает героя — герой приходит с синими глазами. И после победы в долгожданном бою валится с ног, как мешок, как пойманная в ловушку свинья. Что это?! Так может быть ты, худший из дварров, ученик отступника, раз уж пошли такие времена, что старцам первого круга ничего не снится и они не имеют ответов, может быть ты скажешь, что это значит? И ты говоришь, что дварры не знают чего-то еще, а именно приближения к смерти.
