Татьяна Русуберг - Глаза ворона
Не менее монументальный, чем Обеденная Зала, чертог этот во всю длину пресекали два ряда каменных фигур в человеческий рост, изображавших волшебников и волшебниц, старых и молодых, со всеми регалиями, полагающимися их профессии. Статуи, по словам Ментора Рыца, были одновременно саркофагами, заключавшими в себе прах благородных предков Мастера Ара. Они стояли в том же порядке, что и фигуры для игры в скак. Подобно фигурам, каменные волшебники были двух цветов: черного по левой стороне и белого по правой. Или наоборот — смотря с какого конца зала смотреть. Даже пол здесь был выложен вперемежку черными и белыми плитами, так что чертог напоминал подготовленную, но так и не начатую неведомыми игроками партию. Противоположная главному входу стена была полностью зеркальной. И без того длинные ряды предков Мастера Ара уходили в зазеркальную бесконечность. Надо было коснуться холодной и гладкой поверхности, чтобы понять, где кончались сами истуканы и начинались их отражения.
Теперь в зале было темно и тихо. Только в огромные окна заглядывал серый облачный вечер, окрашивая все в сумрачные тона. Кай бегом проскочил между рядами предков Мастера, казалось, неодобрительно хмурившихся ему вслед. Запыхавшись, с сильно бьющимся сердцем, мальчик затормозил, чуть не врезавшись носом в собственное отражение. После мгновенного колебания он сдернул с себя рубаху и повернулся к зеркалу спиной, заглядывая через плечо.
От увиденного у Кая перехватило дыхание, из груди вырвался отчаянный стон. Кожа его плеч, спины и шеи была покрыта подживающими рубцами, лиловыми в неверном сумеречном свете, и представляла собой неприглядное зрелище. Но не это было самое ужасное и непоправимое. Через всю его спину, от основания шеи до поясницы, шли три широких узорных полосы, глубоко вытравленных в коже. Они напоминали опрокинутое и наискось перечеркнутое V, немного загибавшееся на концах. На всеобщем языке знак напоминал первую букву его имени. В иероглифическом письме тан, втором самом распространенном алфавите Потерянных Земель, это было слово «раб». Иероглиф радужно переливался в серой полумгле зеркала…
Мальчик ударил кулаком ненавистное отражение, упал на колени и стал беззвучно раскачиваться, зажимая голову руками.
Он сорвал с глаз намокшую повязку. Соль жгла лицо. Кай ненавидел себя за эти слезы: слезы жалости к себе, слезы бессилия. «Это совсем не то, что мне сейчас нужно!» Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и постарался расслабиться. Это было трудно, время поджимало. «Надо забыть о времени. О стыде. О боли. О ненависти. О страхе. О ней. О себе. Есть только море и его сонное предзакатное дыхание внизу. Есть воздух, который движет облака и дает опору птицам. Есть дети моря и воздуха, горячие комочки жизни, несомые ветром, мои легкие братья и сестры…»
Он не почувствовал сопротивления тетивы. Ее натягивала не рука, а ветер. Его течение наводило стрелу на цель, которую лучник знал, не видя: старую серохвостую крачку, опять оставшуюся без добычи, отобранной наглой товаркой. Он слышал, как стрела рассекла воздух, загудевший в ее оперении, как внезапно оборвалась брань мгновенно умершей птицы, как ее тело падало вниз, нелепо раскинув неподвижные крылья, пока с тупым звуком не ударилось о камни…
Кай открыл глаза, и странная связь с окружающим миром внезапно оборвалась. Это было удивительно, он никогда не испытывал ничего подобного, никогда ни о чем подобном не слышат… Невидимое солнце на западе мазнуло розовым облачное одеяло. Скоро совсем стемнеет, и птицы улягутся на покой. «Я должен использовать оставшееся время, чтобы ничего не оставить случайности. Ведь от завтрашнего выстрела будет зависеть свобода Юлии Доротеи и моя собственная судьба». Кай снова завязал глаза и позволил ветру наполнить себя…
Этой ночью ему снился сон. Он снова видел Юлию Доротею. Она спала в своей темнице, едва освещенной зеленоватым светом гнилушки. Полумрак не мешал Каю разглядывать ее: он видел в темноте как кошка. Мягкие черты девушки во сне расслабились и стали совсем детскими. Длинные темные ресницы отбрасывали густую тень на видимую мальчику щеку. Под другую Юлия Доротея уютно подложила ладонь. Она спала на брошенной в угол охапке соломы, укрывшись плащом. Несколько соломинок застряли в ее взъерошенных волосах. Одна из них щекотала ей ухо, заставляя смешно морщиться во сне.
Соломинка ли была тому виной, или она почувствовала на себе чужой взгляд, но узница вдруг открыла глаза. Увидев сидящего в углу на корточках Кая, она удивленно приподнялась на локте:
— Ты? — узнавая, сказала она немного охрипшим со сна голосом. — Что ты тут делаешь?
— Я тебе снюсь, — немного подумав, посетитель добавил: — Извини, в прошлый раз у меня не было возможности представиться. Меня зовут Кай.
— Значит, это только сон? — Девушка вздохнула. — Охота была еще и во сне видеть эту гнусность. Нет чтобы приснилась ОЗ или что-то приятное, так снятся только психи всякие…
Остаток фразы Кай не расслышал, так как Юлия Доротея пробурчала его себе под нос, пытаясь вытащить из волос раздражавшую ухо соломинку.
— Что значит «псих»? Я еще не очень хорошо владею тан…
Юлия Доротея, прищурившись, посмотрела на него.
— Как, говоришь, тебя зовут?
— Кай.
— Ага. А я — Герда.
— Ты же сказала, что ты — Юлия Доротея, дочь Рикарда Светлого…
— Ладно, забудь, — девушка огляделась вокруг. — Слушай, если это сон, мы ведь сможем отсюда выйти?
— Я смогу. А ты — нет, — он указал на золотые оковы, все еще удерживающие руки пленницы, и парную им цепь, тянущуюся от ошейника на ее горле к стене:
— Вот и вали отсюда! Мне не нравится этот сон! Попробую приснить себе что-нибудь получше. Тиаго Раи, изумруд в короне Объединенной Зеландии… — последние слова Юлия Доротея произнесла уже в стену, отвернувшись от собеседника и укрывшись плащом с головой.
Кай немного посидел, чувствуя себя довольно глупо. Он уже хотел последовать совету девушки, называвшей себя то Юлией, то Доротеей, то Гердой, и «приснить себе что-нибудь другое». Но тут до него донесся какой-то сдавленный звук со стороны соломенной постели. Укрытое шерстяной тканью хрупкое плечо слегка вздрагивало.
Кай впал в замешательство. Он не знал, куда себя девать и что делать. Наконец он осторожно приблизился к девушке и опустил руку на вздрагивающее плечо, едва смея коснуться колючей шерсти кончиками пальцев:
— Не плачь, не надо.
— А кто плачет?! И вообще, почему ты все еще здесь? — Юлия Доротея резко села в своей куче соломы, так что звякнула цепь, оттолкнула его руку и откинулась к стене. Ее лицо было мокро, глаза покраснели, но метали молнии. Однако физиономия ночного посетителя выражала, вероятно, такое смятение, что взгляд девушки смягчился. Она усмехнулась. — Отец всегда говорил, что волшебник может и должен управлять своим сном. Я так хотела увидеть ОЗ и мой дом! И вот теперь не могу даже избавиться от тебя…
