Генри Каттнер - Ярость
Хейл молчал.
Сэм продолжал забрасывать его вопросами. «Вы делаете очень большую ставку на новую Колонию. Вы…»
— Я ничего не доказываю, — прервал его Хейл. — Я уже сказал, что Харкеры дадут тебе больше.
Теперь замолчал Сэм. В его голове уже вырисовывались десятки возможностей — как раздобыть денег, переиграть Харкеров, поднять пропаганду. Как обеспечить новой Колонии успех, несмотря на их сопротивление. Ему казалось, что на сей раз он с этим справится. У него было время, и его стоило вложить в колонизацию.
Хейл наблюдал за ним, и в нем, похоже, разгорался огонь надежды, разгоняя тяжелый мрак давящей его безысходности. Сэм не совсем понимал этого человека. Несмотря на длиннейшую прожитую жизнь, на свой немыслимый опыт, на то, что он уже однажды доверился простому, недолго живущему человеку, он, как ни странно, собирался довериться снова. С его точки зрения, Иоиль Рид должен был казаться несмышленышем, человеком, которому отпущен век не длиннее кошачьего. И такому человеку он дает преимущество над собой и собирается вверить свою самую заветную мечту, детище всей своей жизни.
Почему?
В голове Сэма всплыла туманная параллель из древнейшей истории старушки-Земли. Когда-то он читал, что страны, попавшие под иго монгольских орд, оказались настолько подавленными, что уже никогда не могли оправиться и вырваться вперед. Несмотря на неисчерпаемые природные богатства, жители этих стран не сумели использовать их и безнадежно отстали от других народов, не утративших жизненной энергии.
Возможно, то же случилось и с Робином Хейлом. Он был сейчас единственным оставшимся в живых человеком, сражавшимся вместе со Свободными Компаньонами. Не растратил ли он за эти буйные, отчаянные годы того огня, который так был нужен ему сейчас? За долгие века он накопил опыт и знания, но потерял то качество, без которого не мог их использовать.
Сэм, напротив, обладал им в избытке. Ему даже вдруг показалось, что на всей Венере это качество присуще ему одному. У Хейла за плечами была долгая жизнь, но не было воли к победе. Другие Бессмертные были достаточно инициативны, но…
— Если мы будем дожидаться Кланов, мы можем опоздать, — воскликнул Сэм удивленным голосом, как будто никогда не слышал этого раньше.
— Конечно. Если уже не опоздали.
Сэм, казалось, его не слышал. «Они думают, они правы, — продолжал он, развивая тему, смысл которой раньше до него не доходил. — Они просто не хотят ничего менять! Они будут ждать и ждать, пока не выяснится, что прождали слишком долго. А они этому даже обрадуются. Потому что они консерваторы. Те, у кого власть, всегда консерваторы. Им любые перемены не по нутру».
— То же самое можно сказать про всех тех, кто живет в Куполах, — отозвался Хейл. — Что мы можем предложить им взамен? Там у них комфорт, безопасность, все блага цивилизации. — А здесь только трудности, опасности и маленький шансик на то, что через пару сотен лет у них будет что-то похожее на те удобства, которые у них уже есть под водой и которые им ничего не стоят. К тому же никто из них до этого не доживет, даже если они и поймут, что перемены необходимы.
— Но однажды-то они завелись. Когда… когда мой отец раскручивал первый план колонизации.
— Не то. Всегда найдутся неудовлетворенные романтики, согласные чего-то лишиться. Но болтать о приключениях это одно, а пахать до седьмого пота — совсем другое. У них нет настоящего стимула. Первопроходцы потому и первопроходцы, что у них либо невыносимые условия дома, либо их привлекает жирный кусок, либо… нужно их звать в Землю Обетованную или что-то в этом роде. А что у нас? Пустяк, спасение человечества. Слишком общо, чтоб кого-нибудь расшевелить.
Сэм нахмурил рыжие брови. «Спасение человечества?» — переспросил он.
— Если колонизация не начнется сейчас или в ближайшем будущем, то она не начнется никогда. Запасы кориума иссякают. Я твержу это на всех углах. Людям осталось жить в своих чудесных Куполах несколько столетий, потом все генераторы встанут, а воля к жизни погаснет еще раньше. Но Кланы упрямо блокируют каждый мой шаг, я бьюсь, как в глухую стену, и, видимо, буду биться до тех пор, пока не будет слишком поздно.
Хейл пожал плечами.
— Мои слова уже всем надоели. Там, внизу, такие разговоры считаются дурным тоном.
Сэм покосился на него. Бессмертный говорил искренне. Ему можно верить. Будущее человечества было слишком туманной проблемой, чтобы она могла беспокоить Сэма. Но для его собственного, теперь уже бессмертного существования, нескольких столетий было явно мало. Кроме этого, ему нужно было свести счеты с Харкерами. К тому же проект колонизации таит в себе просто неограниченные возможности, при условии, что им будет руководить такой человек, как он.
Грандиозная идея заманчиво замаячила перед ним.
— Патент твой, — резко сказал он. — Теперь смотри…
Роберт Хейл прикрыл за собой раздвижные двери оффиса и в одиночестве побрел по пластиковой дорожке. Серое венерианское небо то и дело оживлялось синими просветами, и тогда на прозрачном своде начинало преломляться и играть солнце. Хейл поднял голову, посмотрел на сверкающие блики и скорчил невольную гримасу, вспоминая былые дни.
Неподалеку человек в коричневом комбинезоне окапывал мотыгой молодые побеги, растущие в широком чане с венерианской почвой. Человек работал медленно, даже лениво, но точные и размеренные движения выдавали в нем привычку и любовь к своему делу. Проходя мимо, Хейл замешкался, и человек поднял на него свое длинное лицо с лошадиной нижней челюстью.
— Поболтаем? — спросил Хейл.
Рабочий в комбинезоне ухмыльнулся:
— Валяй! Что-то задумал?
Хейл поставил ногу на край чана и скрестил руки на поднятом колене. Собеседник, который был явно старше, удобно облокотился на мотыгу. Несколько мгновений они стояли молча, и по улыбкам, с которыми они смотрели друг на друга было ясно, что их определенно что-то связывает. Из всех живущих сейчас на Венере людей только эти двое помнили жизнь под открытым небом, естественную смену дня и ночи, луны и солнца — природные ритмы, не управляемые человеком.
Но только один Вычислитель помнил время, когда от обычного грунта не шарахались, как от страшного врага. Из всех, кто здесь работал, только он один умел орудовать мотыгой с ленивой уверенностью и смотреть на обрабатываемую землю без напряженного страха. Для всех остальных самый вид земли говорил об опасностях известных и неизвестных — невидимых глазу грибницах, смертельных бактериях, таинственных насекомых и личинках, затаившихся лишь до очередного удара мотыги. Земля, конечно, была просеена и обеззаражена, но тем не менее… Никто, кроме Вычислителя, не любил ковыряться в открытом грунте.
