Далия Трускиновская - Люс-а-гард
— Ну, девочка? — спросил он, садясь.
— Ну, братец? — вопросом же ответила Люс и тоже присела…
И они молча уставились друг на друга.
— Давай-ка, голубка, рассказывай, как все было на самом деле, — велел монах. — Молодцы из Шервудского леса — ребята простые. Ну там, из-под виселицы приятеля выкрасть, оленя в королевском лесу подстрелить, жену у лесника… того… одним словом… А у тебя, я вижу, дело непростое. Как оно так получилось, что твоя сестра стала невестой этого юбочника? Он же, насколько я помню, клятву дал не жениться, а сам обещал на старости лет поселиться в нашем аббатстве и сменить меня на боевом посту.
— Какие клятвы давал Черный Джек, я не знаю, — честно ответила Люс. — Мы с сестрицей пробираемся сюда с севера. Она там полюбилась, видите ли, нашему лорду, а он ей — не по вкусу. Джек как увидел сестрицу, прямо с ума свихнулся — женюсь, да и только! Ну, и она не против…
— Ох, накажет его ночной охотник Хорн, ох, накажет… — проворчал монах. — Он ведь, негодник, не только святому Гильберту обет дал — он ведь и рогами охотника Хорна поклялся! Как же он, дуралей, допустил, чтобы девица попалась на глаза лорду Блокхеду?
— Дуралей потому что… — буркнула Люс.
— Она ведь у тебя, я полагаю, красотка в теле? — осведомился монах. — Я-то знаю вкусы Джека и лорда!
— И красотка, и в теле, — согласилась Люс.
— Полно, сестрица ли она тебе? — проницательно полюбопытствовал вредный монах.
— Сестрица! — прямо-таки вызверилась на него Люс, так что возражать он вроде бы побоялся.
— Ну так как же он ее проморгал?
Люс была настолько сердита на Джека, что без зазрения совести рассказала братцу Туку про предсвадебную ночь стрелка и Серебряной Свирели.
— Ну, тут удивляться нечему, — задумчиво молвил монах. — Этого поганца Джека Господь наградил так, как порядочного человека редко награждает. Его имущества на двоих вполне станет. Вот он девицу и ошарашил… Стало быть, осталась твоя сестричка в девицах? Или успел-таки?
— А черт его знает, — и Люс насупилась. — По-моему, не успел, а именно ошарашил. Я как женщина полагаю…
— Ну, говори, голубка, говори, мне не привыкать, — ободрил ее монах таким задушевным голосом, что Люс показалось, будто она проникла в подлинную суть братца Тука — верного хранителя женских секретов, которых он при исповеди наслушался, должно быть, выше крыши.
— Так вот, я полагаю, что ее с перепугу все судорогой схватило, а сквозь эту судорогу черта с два пробьешься, — попросту объяснила Люс.
— Разумно говоришь, дочь моя, — одобрил монах. — Эта судорога имеет латинское название «vaginismus», или что-то в том же роде… Может, кстати говоря, сделаться привычной и весьма мешать при исполнении супружеского долга. Так, по-твоему, она еще девица? И вы с Джеком хотите, чтобы я пробрался в Блокхед-холл и разобрался, что к чему?
— Вся беда в том, что сестрица совершенно нашего языка не знает, — призналась наконец Люс. — Она далеко отсюда выросла… ну, про это долго рассказывать… Так что, братец, главное — покажи ей этот браслет!
И Люс вручила монаху хронодесантный браслет, потерянный в схватке Свирелью.
— Покажи, но в руки не давай, — добавила она. — А то, чего доброго, опять потеряет.
На самом деле Люс боялась другого — что Свирель немедленно при всем честном народе наберет аварийный код, если только не забыла его с перепугу, вызовет незримую силовую капсулу и растает в воздухе, подтвердив тем самым все имеющие хождение в двенадцатом веке истории про нечистую силу. И как тогда объясняться перед ватагой?
— Разберусь, — сказал монах. — И постараюсь вывести девицу из Блокхед-холла. Но есть у меня условие.
— Дохлого кабанчика к ужину? — осведомилась Люс.
— Коли наш блудливый лорд еще девицей не попользовался, пусть она в благодарность побудет ночку со мной, — твердо заявил монах. — Для общего блага.
— С тобой? — изумилась Люс. — Да она же Джеку слово дала… она же невеста… она его любит!…
Люс вообразила себе, как отнесется к этой идее Свирель, и даже испугалась. Она долго лепетала бы всякие доводы в пользу Джека, но увидела, как монах скептически покачивает головой, и заткнулась.
— Как Джек со своим делом справился, мы с тобой знаем, — напомнил монах. — Надо бы хуже, да нельзя. А я этот ларчик куда ловчее открою. Ты уж на меня положись, голубка. Я по девичьей части знаток. Она и не заметит.
— Как это не заметит? — поразилась Люс неслыханному хвастовству. — Это ж каким мастером надо быть, чтобы девица такого вторжения не заметила!
— А мы, монахи, на все руки мастера, — добродушно усмехнулся братец Тук, подошел к многопудовой колоде, наполовину ушедшей в землю, без особого усилия поднял ее над головой, зашвырнул за десять шагов и вытер руки о рясу.
— А ну, стукни, — предложил он затем, выпятив пузо.
Люс не понимала, какое отношение имеет это почтенное пузо к странному обещанию монаха, но исправно ткнула кулаком. Пузо оказалось совершенно каменное.
— Сильнее, не стесняйся! — подбодрил монах.
Зная, что противник хорошо напряг брюшной пресс, так что особые неприятности ему не угрожают, Люс вдруг подскочила и с лета въехала в пузо обеими ногами. Монах, естественно, грохнулся, но неожиданно ловко извернулся и в падении успел поймать Люс за ногу. Хватка у него была железная. Люс вывернулась, но на ногах не устояла и повалилась на лежащего монаха.
— Мы друг друга стоим, голубка, — сказал братец Тук. — Вот бы из тебя вышла жена для нашего Тома! Была бы ты гордость и краса Шервудского леса! С такой женой и он, глядишь, поумнел бы…
Монах с неожиданной ловкостью вскочил на ноги и протянул руку Люс.
— Ну что же, силами померились, теперь будь ты мне сестрицей, а я тебе — братцем, как этим негодникам-стрелкам, — предложил монах. — И скрепим наше братание добрым поцелуем!
Люс, понимая, что нужно соблюсти обычай наивного века, положила руки монаху на плечи и легко прикоснулась губами к его полным губам.
Как это удалось монаху — неизвестно, но у Люс впервые в жизни закружилась голова и ушла из-под ног земля.
Состояние было такое, будто тело напрочь утратило вес, висит себе в воздухе и горит на незримом огне, а дыхание и вовсе прекратилось, зато по спине снизу вверх пролетает горячая дрожь. И ничего не видно…
Люс покачнулась, но устояла. Возможно, ее удержала огромная, как сковородка, и такая же горячая ладонь, которая легла на затылок.
Это изумительное состояние длилось не более двух-трех секунд, но монах оказался шустрый. Он успел скользнуть чуткими пальцами под сбившийся на шее Люс складками откинутый капюшон фестончатой пелерины, забраться за ворот рубашки и коснуться спины в довольно-таки чувствительной точке. Кроме того, он исхитрился пошевелить ей на затылке волосы, почти не касаясь самой головы. И Люс ничего уже не могла с собой поделать — ей хотелось просто лечь на траву и как бы со стороны наблюдать, что вытворяет монах.
