Алексей Фурман - Дар
Сверстники Егора звали его (не без заслуги в этом взрослых) не иначе как «доходяга» и не упускали случае отвесить оплеуху или дать пинка — просто так, потехи ради. А тут еще поползли слухи, что у доходяги и имени-то тайного, родового нет, а одно только величальное. Ни дать ни взять, как у скотины бессловесной, которой одна только кличка и положена! И без того прохладное отношение к «странному» мальчишке стало еще более холодным.
Жрец, правда, пытался разъяснить деревенским, что ничего такого уж страшного в отсутствии родового имени нет. Дескать, некоторые народы Тридолья считают тайное имя не источником силы, а скорее слабостью, лишним уязвимым местом человека. Жреца слушали, но без особого интереса: мало ли что кто-то там «считает», здесь-то все по-другому! Как бы то ни было, а поводов для оплеух и тумаков, которыми оделяли Егора сверстники, с той поры прибавилось.
Доходяга терпел. Терпел долго, а лет в десять впервые дал сдачи. И пошло-поехало! Дрался Егор люто, не жалея ни себя, ни противника. Мальчишки вдвое крупнее и сильнее не раз позорно бежали от него, размазывая кровавые сопли и сплевывая выбитые зубы. Пару раз ребятня наваливалась на него скопом, но и тут щуплый «доходяга» умудрялся выйти победителем. Егор не гнушался нечестными ударами, не задумываясь, пускал в ход камни, палки и вообще все, что попадалось под руку, в результате дело каждый раз кончалось тем, что чудом не покалеченные обидчики с воплями разбегались в разные стороны.
Устав слушать жалобы соседей, отец, скрепя сердце, для порядка пару раз выпорол Егора, но тот, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. К счастью, деревенские мальчишки вскоре поняли, что со зверенышем им не сладить, и оставили Егора в покое. Сам он, даром что почувствовал свою силу, без лишней нужды никого не задирал, и жизнь в деревне снова вошла в привычную колею. Все стало по-прежнему, только вот кличка «звереныш» с той поры приклеилась к Егору намертво.
После того, как с отцом случилась беда, Егора взял к себе в дом дальний родич отца — то ли двоюродный кум, то ли троюродный сват, в общем, одно название «родственник». Однако ж попробуй не возьми в дом «племянничка» — вся деревня, включая и тех, кто Егора на дух не переносил, будет потом до скончания века вспоминать, как Антох, Савелов сын, голоса крови не уважил. Такого позора никому не пожелаешь! Вот и пришлось…
Жили дядя Антох и тетка Дарья небогато — у самих семеро по лавкам! — и они, вполне естественно, не обрадовались появлению нового едока. А тут мало того, что седьмая вода на киселе, так еще Боги послали именно «звереныша»! Егор прекрасно понимал, что новой родне он в тягость, хотя и не слышал от них никогда ни единого слова упрека.
Кормили его наравне со своими, а он за это на совесть делал всю поручаемую ему работу, стараясь пореже попадаться на глаза новым родичам. А когда сошел снег, и на дворе потеплело, Егор и вовсе ушел жить из избы на сеновал. После того, как в деревне объявился оборотень, дядя Антох велел Егору переселяться обратно в дом. Егор послушно кивнул, но переносить в избу свои немудреные пожитки не торопился. А дядя Антох, высказав Егору свою волю, казалось, тут же о нем и забыл.
Справедливости ради надо было сказать, что с тех пор, как в округе появился оборотень, дядя Антох, погруженный в свои мысли, вообще мало что замечал вокруг себя. А после неудачного исхода из деревни он вообще почти перестал выходить из дома, коротая время за чаркой бражки в компании хромого Филимона.
Бобыль Филимон был большим докой по части приготовления хмельного, и жил в основном тем, что снабжал зельем страждущих соседей. Чем возиться самим, деревенские предпочитали при надобности обращаться к Филимону. Брал он не дорого, а брага да медовуха у него и правда были отменные. С появлением оборотня спрос на товар Филимона возрос многократно, но он этим не пользовался и цену не ломил, а наоборот, раздавал запасы чуть ли не даром и сам пил горькую со всеми, кто соглашался с ним чокнуться.
Тетка Дарья при встрече смотрела пустыми заплаканными глазами сквозь Егора и в последние дни забывала не только здороваться, но и звать его к обеду. Егор не обижался. Летом прокормиться было не сложно, а зимой…
Еще не известно, останется ли к зиме в их деревне хоть одна живая душа.
Тень от обломанной ивы коснулась плеча Егора. Это был знак, что пора возвращаться в деревню. Он легко поднялся на ноги и потянулся так, что хрустнули суставы. В голове вновь закопошились разлетевшиеся было мысли и воспоминания. Оборотень, пьяный дядька Антох, уснувший, уронивши голову в миску с квашеной капустой, тетка Дарья со скорбно изогнутыми губами.
В душе Егора не было ни тревоги, ни сочувствия, ни страха перед неминуемой близкой смертью. Скука. Равнодушие. Беспросветное равнодушие ко всему на свете, включая свою собственную судьбу.
Егор вздохнул и, последний раз скользнув взглядом по расцвеченной закатными бликами водной глади, отвернулся от реки и, не спеша, побрел в когда-то родную, а теперь донельзя опостылевшую деревню.
Глава 10
На следующий день ведун вышел из своей комнаты до рассвета, надеясь в одиночестве побродить по окрестностям замка и деревни, покуда их обитатели не ломанулись по своим делам в лес. Однако в это утро его планам не суждено было осуществиться.
На выходе из княжеской башни ведуна уже караулил жрец. Точнее, караулил-то он, может, вовсе даже и не ведуна, но встрече все равно обрадовался.
— Доброго дня тебе, ведун, — поприветствовал гостя жрец.
— И тебе того же, — вежливо кивнул гость. — Раненько ты поднялся.
— Да я и не ложился, — признался жрец. — Ночь сегодня была на диво ясная да звездная. В такие ночи мне, старику, жалко тратить время на сон. Так и провел я время с вечера на вершине башни. А теперь вот решил спуститься, поразмять косточки.
— С башни-то с Богами, поди, разговаривал? — предположил ведун. — Повыше забрался, чтоб лучше слышно было? Или Боги по ночам спят?
Жрец попытался не обратить внимания на прозвучавшую в его словах откровенную насмешку, но не смог — слишком уж явно все вышло.
— Зря ты так, ведун, — укорил жрец. — Только глупцу пристало насмехаться над тем, что выше его разумения. Богам не по нраву, когда смертные относятся к Ним без должного почтения.
— Так я не над Богами насмехаюсь, а над тобой, — уточнил ведун.
На мгновение лицо жреца потемнело, но затем снова осветилось мягкой улыбкой.
— Сколько с вами, ведунами, ни сталкиваюсь, а так и не могу до конца привыкнуть к вашему ерничанью. Хоть и знаю, что нет за ним ни злобы, ни издевки, а все ж таки задевает каждый раз за живое.
