Кейт Миллер - Книга Полетов
Бросив завтрак недоеденным и не заплатив, они порознь разбрелись по своим углам. Только Нарья, проходя мимо Пико, шепнула:
- Вот. Ты видел странника.
В полночь она заглянула к нему и в дверях, не выпуская зонта, прикурила сигарету. Хотя она не проронила ни слова, он закрыл книгу, которую читал, взял свой зонт и они вышли под дождь. Остаток ночи они гуляли вместе вдоль набережных и останавливались на каждом мосту, облокотившись на перила.
- Мосты будто ребра мертвого города, - сказала она.
- Ребра - лестница к его печальному сердцу, - отвечал он.
- Сюда я прихожу ради одиночества, - ее взгляд скользнул по текущей внизу воде.
- Мосты ведут от одного пункта к другому, выгибаясь через время и пространство, и кто знает, на какой берег они тебя забросят.
- Другие берега. Мне не доводилось их видеть.
Пико взглянул на нее.
- Еще доведется.
- Лишь последний берег.
- Все мы стремимся к нему.
- А в твоем городе у моря люди живут вечно?
- Нарья, никто не живет вечно.
Она покачала головой:
- Я так ясно вижу твой город, будто красивую картину, - с башнями, колоколами, крылатыми людьми, подобными золотым листьям в синеве. Вижу девушек, склоняющихся с балконов, посетителей ресторанов под полосатыми навесами, детей в парке, и каждый вечно молод. Целующиеся любовники никогда не разомкнут губ. Пикантные блюда навсегда сохранят свой аромат, а крылатые люди никогда не упадут с небес. Вечная молодость, вечная молодость... Это Зарко сказал. И разве это не правда? Скажи мне, Пико, что у вас все именно так.
- Нарья, мы умираем. Умираем.
Но она зарыдала и уже не могла его слышать, и он обнял ее покрепче. Он вдруг понял, что ей лучше сохранить придуманный, прекрасный образ, ведь и венец его стремлений, Паунпуам, до сих пор оставался нетронутым, несмотря на все попытки убедить его, что города не существует.
Быть может, ее волей город у моря и вправду оставался неподвластным времени и те же волны вечно набегали на тот же песок.
- Что сможет удержать нас от того, чтобы броситься в реку? - проговорила она.
- Наше призвание. Твое и мое. Стихи.
- Стихи... Где мы воздвигнем их, над какими могилами встанут они, сложив каменные крылья? На каком заросшем кладбище, Пико?
- И каменные крылья могут летать, а каменные руки - обнимать нас. Как там у Сольи? Потерянное для нас тело дает жизнь червям.
На рассвете она привела его к маленькому кладбищу на краю города, под сенью старых деревьев, где капли вечно висели на серых прядях мха и туман скапливался в укромных уголках, куда не залетал даже ветер. Надгробные плиты почти ушли в землю, а надписи на них едва проступали под лишайником Ни одной птицы, только падающие капли и медленный танец паука, плетущего свою паутину. Нарья опустилась на колени перед одной из плит.
- Сюда я привела тебя, чтобы рассказать историю, - произнесла она. - Историю о стойкости. О неукротимости любви. Девятнадцать лет назад, когда владелец местной лавки подсчитывал дневную выручку перед закрытием, в лавку вошла женщина с белым как полотно лицом, в перепачканном платье, с волосами в засохшей грязи, точно она долго шла через болото. Без слов она указала на бутылку молока, и когда лавочник протянул ее, молча поклонилась и вышла, не обернувшись на его оклик. Бутылка молока его не разорила, но лицо женщины не шло у него из головы. На следующий день она пришла снова, и он еще раздал ей молока, рассудив, что она, видно, совсем бедная, раз пришла в том же грязном платье. Когда же она пришла в третий раз, он дал бутылку, однако, закрыв лавку, отправился следом и увидел, как она зашла на это кладбище. Нигде под деревьями ее не было видно, но ему послышался отдаленный детский плач, и он направился между могильных плит, а плач становился все громче. Наконец он понял, что звук доносится из-под этой самой плиты, что, казалось, сидела в земле так же плотно, как и теперь. Он поспешил в лавку за лопатой и стал копать там, откуда доносился плач. Когда он откинул прогнившую крышку гроба, то увидел пухленькую девочку, сидевшую на истлевших ребрах матери, а рядом валялись три пустые бутылки.
Заровняв могилу, он отнес девочку в приют для брошенных детей. Но девочку никто не бросил, напротив, мать любила ее так сильно, что, когда ее груди сгнили, вставала из могилы и приносила дочке молоко*.
Поднявшись, она откинула волосы.
- Девочкой была ты, - прошептал Пико, и она кивнула.
- Здесь был мой первый дом, - сказала она. - Место тихое. Я часто сюда прихожу.
По пути обратно в бордель он указал на черный дом в снегах:
- Странники. Куда они держат путь?
Но она только покачала головой.
- Ни один не возвращался рассказать.
- А кто там живет?
- Истории. Все истории, что шепотом рассказывают в этом печальном городе. Но у князя тьмы нет имени.
- Или же он носит все имена.
- У него нет имени.
Минул месяц, как трудился он в ресторане, когда неуклюжая кухарка сожгла тесто, что подходило две ночи, и Гойра размолотила об ее голову тарелку и вышвырнула за дверь.
* История рождения Нарьи заимствована из «Писем из Японии» Лафка-дио Хёрна, под ред. Франсиса Кинга.
- Эй, ты, - выкликнула она, обернувшись к Пико, - заморыш! Я заметила, как ты следишь за моей работой. Время оставить тарелки сохнуть и приложить руку к парочке-другой соусов.
Так внезапно он получил место помощника повара. Многому предстояло научиться, но привычка готовить на костре во время жизни в лесу пошла впрок, и он наловчился обращаться с шумовкой и сбивалкой так же расторопно, как с пером. А владеть ножом его выучила Адеви.
Он узнал о тонком искусстве омлета, о недолговечности свежих сливок и капризах яичного желтка Узнал, как обходиться с медными сковородами, покрытыми оловом. Узнал основы приготовления соусов, сочетания масла, вина, белка и всяческих приправ.
- Сама я замужем не была, - сообщила Гойра, - но не от недостатка желающих, ведь мужчины любят желудком, - зато сколько союзов дело моих рук. - И показывала, как превосходны почки в горчичной приправе, как простой сметанный соус с парой долек лимона усиливает вкус форели, пойманной в горных ручьях, и как хороший коньяк, если облить им мясо и поджечь, добавляет мягкость и аромат.
Еще он узнал о винах. Вместе спускались они в погреб, и там он видел затянутые паутиной стоящие в гнездах бутылки, некоторые из которых пережили не одно поколение. Как-то вечером она выбрала старинную бутылку, принесла ее на кухню так же бережно, как несут ребенка, откупорила и оставила на боковом столике подышать. Уже ночью, когда последние клиенты выкатились за дверь, она наполнила два толстых стакана и показала, как нюхают, взбалтывают, пробуют напитки на вкус. Вину было более ста лет, и Пико подумалось, что букет впитал в себя весь этот промежуток, ведь, когда он пил, словно сама жизнь по капле перетекала в него, пробуждая море разных эмоций. Пока она угрюмо прихлебывала, он рассказывал о себе, о городе у моря, о своем путешествии и разной еде, которую случалось попробовать по пути сюда. Поглядывая сквозь пелену сигаретного дыма, она вначале подшучивала:
