Александр Лидин - Операция "Изольда"
Дед послушно повернулся и прошел в горницу, но Василий чуть замешкался. Повернувшись, он позвал одного из эсэсовцев:
— Ком цу мир!
И когда тот подошел, Василий кивнул в сторону немецких солдат, сидящих у стены.
— Ты бы успокоил и расспросил их.
Эсэсовец кивнул, словно понял, о чем Василий его просит. Шагнул к солдатам. Те при виде черного мундира тут же вскочили с мест, вытянув руки в нацистском приветствии. Однако Василий не стал ждать, чем закончатся их переговоры, все равно он языка не знал. Вместо этого он прошел в горницу. Темное помещение — окна были забиты досками — освещали три лампы. Одна стояла на полу у самой двери, вторая у печи, а третья на грубом деревянном столе. Из горницы вглубь дома вели две двери, но сейчас они обе были плотно закрыты. Старик уселся за стол и предложил Василию присесть на скамью напротив, но тот отказался.
— Ну, и что у вас тут происходит, дед, рассказывай.
— А ты, милок, лучше у своих фрицев спроси, — с ехидцей ответил дед, положив колун на стол рядом с лампой.
— У них другие спросят, — проворчал Василий. — Я «нихт ферштейн», так что, дед, если хочешь свою шкуру спасти, говори…
— Выходит, полицай… — вздохнул дед.
— Как выходит, так и входит, — Василий уже начал злиться. — Считай меня военнопленным.
— Пленные пистолеты на боку не носят… И за сколько серебряников ты, милок, Родину продал?
— Послушай, дед, мы здесь не меня обсуждать собрались. Я сейчас повернусь и уйду, а вы всю эту кашу сами расхлебывайте.
В глубине души Василий понимал, что дед совершенно прав. А не прав, скорее всего, Григорий Арсеньевич, но… приказ не был выполнен, архивы Троицкого не уничтожены. К тому же Катерина… Но все равно, надо было что-то решать, и то, что он разгуливал по окрестностям зоны с оружием в руках — всего лишь решение унтерштурмфюрера, которое в любой момент могут отменить. Тем более, что у Василия так и чесались руки открыть огонь по эсэсовцам. А от сводок информбюро, сообщавших о новых победах фашистских завоевателей, у него внутри все аж переворачивалось…
Какое-то время дед молчал, потом снял кепку, положил на стол, погладил себя по сверкающей лысине, обрамленной венчиком белого пуха.
— А ты уверен, милок, шо справишься?
— Ты, дед, говори, а там посмотрим.
— А у нас тут ыстория такая. Еще до войны, лет десять назад, ынститут тут какой-то построили. Ну, значит, шоб подальше от столицы, шоб нихто не узнал. Слухи про тот ынститут разные ходили. Да разве бабам верить можно? То болтали, шо коров с двумя титьками растить будут, шоб молока в два раза больше давали. То говорили, шо аппарат научный собирают, шобы всех врагов известь в один день… Не знаю. Только все им не везло. Говорили, шо их профессор главный сгинул в эхспедиции… Ну, а как немчура поперла, все свернули да укатили… Вот тут-то все и началось… Еще накануне того, как Ельск заняли, бабы слышали, будто кто по пустым корпусам ынститута бродит, воет в тоске. Потом люди стали пропадать. Бабы взвыли. Ну, Михайлыч, Архип и Николка-пришибленный — он в детстве с крыши упал, так на всю жизнь заикой остался и ходил криво… так вот собрались они, взяли ружья охотничьи и пошли смотреть, что в том ынституте воет, а заодно поискать, куда народ мог деться. Пошли они третьего дня, да не вернулись. Тут бы и шум поднять, да в округ ехать, только ж непонятно, какая нынче власть. Фронт рядом. Палят…
Дед сделал паузу, глубоко вздохнул.
— Папироску? — предложил Василий.
— А то… давай, — решился дед. — Табачку-то мало осталось, а газет и вовсе нынче не носют.
Василий достал пачку немецких сигарет, протянул деду. Тот с недоверием посмотрел на латинские буквы на коробке, осторожно грубыми пальцами вынул одну сигарету, осмотрел ее.
— Эка чудна штука. Как при буржуях.
— Да ты кури, дед, не сомневайся.
— А сам?
— Потом, дед… — Василий не курил, но сигареты всегда носил с собой. Идеальный способ разрядить обстановку в любой беседе… Чиркнув спичкой, он дал деду прикурить. — Как зовут-то тебя?
— Ерофеичем кличут, — ответил дед, затянувшись. — А ничего, хорош немецкий табачок, но против нашего самосаду слаб… слаб…
— Ладно, дед, ты табачок потом обсуждать будешь. Ты говори, что дальше было.
— А шо говорить? Народ на площади перед зданием сельсовета собрался. Только что за народ — бабы одни. Ну, постояли, покудахтали. Федотья, Архипа жена, та самогонки притащила, все баб агитировала пойти с этим ынститутом разобраться, да мужиков поискать. Но никто не пошел, потому как всем боязно было. Михалыч вон каким знатным охотником был. К нему даже из районной газеты приезжали, да что из газеты — командармы… Василевский и Блюхер его на охоту с собой брали! А и то сгинул. В общем, пока бабы базарили, ваши вон прикатили, — тут дед хитро прищурился и кивнул в сторону сеней.
Однако Василий решил на провокацию не поддаваться. Беседа и так затягивалась, а там и вечер не за горами. Вот чего он уж точно не хотел, так это охотиться на нечисть в ночное время.
— Ты, Ерофеич, продолжай… продолжай…
— Вот я и говорю, прикатили ваши. Целый грузовик, а с ними еще офицер на машине и мотоциклистов куча, а еще Васька Куцев из района. Он при красных районным агрономом служил. В общем, Васька-то вылез на трибуну, ну и там про новую жизнь и все такое разно, как при этих иродах, — вновь дед сделал паузу, затянувшись, словно ожидая, как Василий на слово «ироды» отреагирует, но оперуполномоченный промолчал, и Ерофеичу ничего не оставалось, как продолжить рассказ.
— Васька-то тот трындел и трындел, а Федотья ему и говорит: «Ты бы лучше, орел, не лясы точил, а пшел бы в ынститут мужиков наших вызволить». Ну и рассказала ему, что да как. Тут Васька надулся, пошел с немецким офицером советоваться. Уж не знаю, до чего они доболтались, только Васька с частью солдат сели в машину и укатили в сторону ынститута. Ну, а остальные немцы дверь в сельсовет взломали, стали бумаги собирать, знамя красное сняли, свой флаг с крестом повесили. Потом стали дознаваться, кто при прежней власти в активистах был, кто в коммунисты записался, а кто в комсомол. Вот только начали они баб опрошать, как со стороны ынститута выстрелы донеслись и крики. Причем стреляли сильно, словно там бой шел… Немцы тут же на мотоциклы, в машину и туда ж, своим, видать, на подмогу. Только не совладали они с теми, кто в ынституте засел… Только все бабы разошлись, да мы… я, — тут же поправился дед, видно, и в самом деле не один он был, только говорить не хотел.
— Только я домой вернулся, как, слышу, едут. Мотор захлебывается. Остановились у меня. Двое до избы поднялись, а третий дальше покатил. Но фрицы-то не сразу в избу зашли. Залегли поначалу у околицы. Словно засаду на кого устроить хотели. Ну, я тоже решил поглядеть, что к чему. За околицей устроился. Сижу, косу точу. У Верхнего ручья трава уже неделю покоса ждет, да тут с этой войной все руки не доходят… Так вот, сижу, смотрю, кто-то по дороге идет. Ан, Николка! Нашелся, пес шелудивый. Идет-бредет. Только если раньше у него походка кривой была, то теперь и вовсе чудной стала. Ну, а мне-то шо? Мне до того, что его бабы не любят, дела нет… И все же, немцы-то его на мушки и давай палить в него… Только гильзы во все стороны летят. Ну думаю, чем парень-то убогий им насолил. Встал я было, хотел с гадами поговорить по-свойски. Нельзя ж убогих-то обижать, Бог-батюшка в небе все видит. Он же такого не простит. В общем, встал я, диву даюсь. Немцы-то палят, а Николке хоть бы хны. То ли немцы попасть в него не могут, то ли чудо какое-то приключилось. Встал я, значит, но косу оставлять не стал, решил поближе подойти, авось, разгляжу, что к чему. А к тому времени солнце уж село, но было еще светло. В общем, разглядел я Николку, — тут старик печально вздохнул и снова затянулся.
