Евгений Немец - Корень мандрагоры
Эти события вызвали огромный переполох, потому что уж очень много людей было причастно, и весь гарнизон был в кур–се мельчайших подробностей. Власть «годков» рухнула, и я стал героем того переворота. Меня это смешило, потому что я пре–красно понимал: революция – это всего лишь организованный кулачный протест. Общественная мораль при этом не меняет–ся, она остается прежней: сильные диктуют правила, слабые подчиняются. Пройдет год, и бойцы моего призыва будут точно так же вести себя по отношению к «черепам», они станут все теми же ефрейтором Дыровыми и его собутыльниками. Рево–люция меняет что угодно, но только не стереотипы поведения, даже когда обещает именно это. Насилие – это рассол, а сол–даты – всего лишь огурцы.
Товарищи по роте меня часто навещали. С каждой посылки из дому несли мне разные вкусности и вообще всячески выка–зывали уважение:
– Гвоздь, тут к парням родители приезжали, мы тебе тут до–машнего принесли покушать…
Рассказывали последние новости:
– Красного и Чижа определили в школу сержантов. Теперь их тока месяца через три увидим, уже с лычками…
Советовались по поводу организации труда и отдыха:
– Слышь, Гвоздь, мы тут подумали, как бы к начальству подъе–хать, чтобы фильмы разные завозили. Второй месяц одно и то же кино крутят. Аж скулы сводит…
Короче, хотелось мне того или нет, но на меня смотрели как на профсоюзного лидера. Меня это забавляло, поэтому я не воз–ражал. К тому же ребята охотно выполняли мои поручения, ко–торые были не разнообразны и сводились в основном к дос–тавке из библиотеки книг.
Начальство, особенно штабное, тоже не забывало о моем существовании. Начальство было в замешательстве, потому что надо было кого-то наказать, но кого именно, непонятно. Потому что при всей очевидности вины ефрейтора Дырова и его подельников они уже были наказаны на всю катушку. У рядо–вого Бенчука, которому я опустил на голову табурет, здоро–вье настолько растряслось по черепу, что врачи сомневались, удастся ли его собрать назад. Следующему бойцу мои това–рищи по роте достучались до почки, так что писал он с кро–вью пополам, а про пиво ему и вовсе стоило забыть. Третий подельник отделался легче всех – перелом челюсти, ключи–цы, трех ребер и легкое сотрясение мозга. Ну а самому Ды-рову врачи склеивали назад какие-то там лицевые кости, удивляясь, что они не повредили мозг. Так что наказывать виновников вроде как было поздно. Тем не менее я имел полное право написать официальную бумагу в военный три–бунал. Вот это мое право и вызывало у начальства обеспо–коенность.
– Гвоздь, – говорил майор (замначальника гарнизона по ра–боте с «персоналом»), в полной уверенности, что это моя фами–лия. – Мне непонятно, почему ты был одет и даже обут? Как слу–чилось, что в твоей койке лежали шинели, а не ты сам? Ты знал, что тебя придут бить? Готовился?
– Ну что вы, товарищ майор! Откуда я мог это знать? А одел–ся, так ведь замерз просто.
– Не морочь мне голову, – говорил товарищ майор и делал свирепое лицо, впрочем, в голос свирепости не добавлял. –Если ты знал, что они придут, ты обязан был сообщить!
«Разборчивым почерком ты должен был написать имена пло–хих мальчиков, мы бы их пожурили, да?»
– И что случилось бы, товарищ майор? Чтобы о таком докла–дывать, необходимо иметь факты, а не домыслы. А у меня их не было. Да и о том, что Дыров придурок, и без меня весь гарни–зон знает, правда ведь?
– Так…
– Товарищ майор, такой вот вопрос нарисовался: можно филь–мы в нашем кинозале чаще менять, а то народ волнуется…
– Подумаем. А ты подумай, что нам делать дальше.
– Я подумал уже, товарищ майор. Я без претензий. Инцидент исчерпан. Никаких бумаг, никаких заявлений.
Начальство такое мое отношение к проблеме более чем уст–раивало. Ну да, наказали дежурного по роте, слегка наказали дежурного по части. Но если бы дело дошло до трибунала, боль–шинство офицеров гарнизона выгребли бы тумаков на всю катушку. Так что штабные офицеры не были заинтересованы выносить сор из избы. Тем более чтобы этот сор выносил во–семнадцатилетний пацан.
Но была и заинтересованная сторона – военная прокурату–ра. Несколько раз приезжал очень худой и серьезный капитан с кожаным портфелем и убеждал меня дать показания «по факту выявления дедовщины». Очевидно, военная прокуратура нуж–далась в показательном суде, дабы общественность уверова–ла, что борьба с пороками в армии идет полным ходом. Мой отказ поначалу воспринимался как боязнь последствий, поэто–му капитан говорил со мной мягко и убедительно, точно забот–ливый родитель с неразумным младенцем. Заигрывал, одним словом:
– Что это ты читаешь? Ницше?! Гм… Не слишком сложно для восстанавливающего силы молодого человека?
«Типа, „Мурзилка“ или „Penthouse“ больше способствуют выздоровлению, да?»
– Ну что вы, товарищ капитан! «В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он пе–реход и гибель», – что же тут сложного?
– Мда-а…
Потом представитель военной прокуратуры начал терять тер–пение, пригрозил вызвать родителей, которые, кстати, остава–лись не в курсе происшедшего. То есть повысил меня от мла–денца до ученика седьмого класса средней школы: «Завтра явиться к директору с папой!»
– Думаешь, твоему отцу понравится, что с тобой сделали? Как он будет терпеть то, что виновные за это безобразие не поне–сут заслуженное наказание?!
Я представил, как в мою палату входит мама, останавливает на мне взгляд, ее глаза широко распахиваются, она прикрыва–ет ладонью рот и восклицает, вкладывая в слова ужас и ярость:
«О Боже! Что вы сделали с моим мальчиком?! Будьте увере–ны, господа, я добьюсь правосудия! Виновные будут горько сожалеть о содеянном и всячески корить себя за такую непрос–тительную глупость!.. »
А следом войдет отец, скривившись от крика матери, оста–новит на мне взгляд, возьмет мать за руку, давая понять, что фабулу можно на этом закончить, подойдет к моей кровати, спросит строго:
«Ну что, молодой человек, опять собственным лицом импе–риалистическое вероломство останавливал?»
Выдержит паузу и улыбнется…
Короче, я понял, что соскучился по родителям и был бы очень рад их увидеть.
– Точно, товарищ капитан. Вызывайте родителей. Соскучил–ся по ним уже…
Понимая, что этот способ давления проваливается, капитан пустил в ход последний аргумент:
– Ты понимаешь, что те, кто тебя избивал, могут сами подать заявление? Ты ведь первый начал драку.
«Если, конечно, оклемаются, да?»
– А что они будут делать с девяноста шестью свидетелями, которые поклянутся, что все было не так?
