Василий Горъ - Нелюдь
Усталость, заставлявшая подкашиваться ноги, тут же куда-то исчезла. И решимость выдержать ниспосланное мне испытание — тоже. Поэтому когда в чаще леса хрустнула какая-то ветка, я чуть не умерла от страха. И рванула вслед за Кромом…
… Добежала. Ничего себе не разодрав и не расцарапав. Кое-как перевела дух, огляделась по сторонам и… вытаращила глаза — темное пятно, рядом с которым стоял Кром, оказалось стеной. А прямоугольный проем за его спиной — дверью!
— Охотничий домик… — мертвым голосом пробормотал Бездушный. Потом покачнулся и упал. Ничком. Прямо там, где стоял.
Я усмехнулась: слуга Бездушного, балансировавший на грани ухода в Небытие чуть ли не все время с момента выезда из Сосновки, наконец, сломался.
«Слава Вседержителю…» — подумала я, переступила через Крома и потянула дверь на себя.
Никакой реакции.
Рванула посильнее. Толкнула… Ударила кулаком! Пнула!!!
Дверь даже не шелохнулась!
Я сглотнула подступивший к горлу комок и вопросительно уставилась в небо: милосердие, о котором столько говорил брат Димитрий, не должно было распространяться на слуг Бога-Отступника!!!
«Или должно?» — через вечность подумала я, закусила губу, потом повернулась к Меченому, опустилась рядом с ним на корточки и прикоснулась пальцами к жилке на его шее.
— Пока жив… — почувствовав мое прикосновение, прохрипел он.
— Дверь не открывается… — угрюмо буркнула я.
Кром едва заметно кивнул:
— Заколочена…
Потом пробормотал себе под нос несколько незнакомых мне слов, уперся дрожащими руками в землю и… довольно бодро встал! И не только встал, но и уверенно сорвал с пояса чекан. Потом пошарил рукой по косяку и ударил. На выдохе. Так, что затрясся весь дом…
Я вытаращила глаза — в нем не могло быть столько сил! Не могло!!! Ибо я видела его раны и знала, что он удерживался в седле только за счет силы воли!
«Сил — не было. А потом они вдруг появились…» — подумала я. А потом окаменела: невразумительное бормотание было молитвой к Двуликому! А силы, появившиеся ниоткуда — даром, ниспосланным ему Богом-Отступником!
… Кром справился с дверью за считанные минуты. Потом распахнул ее настежь и жестом пригласил меня внутрь. Снова ее закрыл. Изнутри, на тяжеленный засов. Снял с себя плащ. Жестом предложил мне располагаться на низеньком топчане в дальнем углу комнаты. Достал из поясного кошеля кремень, кресало и трут. Запалил пару лучин, вставил их в держатели и выдохнул:
— Все…
А потом упал. Навзничь. И потерял сознание…
«Сделал все, что мог…» — подумала я. Потом посмотрела на его осунувшееся лицо, впалые щеки, еще раз оглядела истерзанный и покрытый пятнами крови нагрудник и покачала головой: — «Нет. Не все, что мог, а все, что был должен…»
Эта фраза, которую так любил повторять отец, неожиданно вызвала во мне глухое раздражение: я смотрела на лежащего передо мной мужчину и пыталась понять, что такого ему мог предложить Бог-Отступник, что он, не умеющий отступать даже перед лицом смерти, добровольно отдал ему свою душу.
Не поняла, как не пыталась. А потом снаружи раздалось многоголосое рычание, истошное ржание моей кобылки, и я невесть как ощутила приход смерти.
Душу обожгло холодом, а перед глазами начала мелькать череда лиц тех, кого Бездушный отправил в Небытие за эти дни: брат Димитрий и два его спутника. Трое грабителей, встретивших нас после въезда в Меллор. Пятеро их коллег, пытавшихся помешать нам из него выехать. Полтора десятка оранжевых, ввалившихся на постоялый двор у Сосновки…
Потом я вспомнила забавную мордочку котобелки и разозлилась:
«Смерть идет за ним по пятам. А я притягиваю к этой парочке невинные души. Может, хватит?»
Взгляд скользнул по изможденному лицу Меченого, опустился чуть ниже и уперся в жилку, пульсирующую на его шее.
«Нить его жизни…» — подумала я. Потом посмотрела на его кинжал и горько усмехнулась: — «Стоит ее перехватить — и он уже никого не убьет…»
Я закрыла глаза, представила себе то самое движение… и вдруг воочию увидела гневное лицо брата Димитрия:
«Вы — женщина, баронесса! Вы обязаны дарить жизнь, а не забирать. Убийство — грех! Одумайтесь, пока не поздно!!!»
По спине потекли капельки холодного пота, рука сама собой сотворила отвращающий знак, а губы прошептали:
— Спаси и сохрани…
Глава 16. Брат Ансельм, глава Ордена Вседержителя
Девятый день четвертой десятины второго лиственя.
…Самый первый луч восходящего солнца, отразившись от зеркала под куполом главного зала Обители, упал на лицо коленопреклоненного брата Ансельма и растекся по нему многоцветными переливами. Алые, желтые, зеленые и синие сполохи вдруг потекли по лбу, щекам и подбородку, сделав главу Ордена Вседержителя похожим на каноническое изображение пророка Аллаяра Светоносного.
— Знак…
— Знамение…
— Благословение… — потрясенно зашептали братья. А потом почти одновременно грянули «Славься, Вседержитель, в веках…» Что интересно, без подсказки — первые строфы гимна зазвучали еще до того, как брат Бенор, которому было поручено подстегивать реакцию толпы, открыл рот.
Это не могло не радовать — получалось, что среди отобранных иерархами кандидатов нет ни одного сомневающегося…
Дождавшись, пока братья допоют последние слова, брат Магнус, управляющий системой зеркал из крохотной каморки под самой крышей, убрал многоцветное стекло. И дал Ансельму возможность продолжить действо…
…Изобразить потрясение, вызванное «божественным вниманием», было несложно: надо было просто вытаращить глаза, устремить взгляд на писаный лик Вседержителя и осенить себя животворящим кругом. А все остальное монахи домыслили сами. И принялись перешептываться…
Придя в себя, глава Ордена встал на ноги, благоговейно снял с подставки небольшое золотое солнце — символ светлого будущего, подаренный людям Вседержителем — и вскинул его над головой.
Золотое солнце, попав в солнечный луч, своевременно направленный братом Магнусом в нужное место, засияло нестерпимым светом и вызвало в толпе еще один восхищенный вздох — еще бы, Вседержитель смотрел на главу Ордена, не отводя взгляда. И, тем самым, благословлял то, что он говорил…
Ансельм, снова изобразив потрясение, вскинул голову к своду, восторженно заулыбался и постепенно крепнущим голосом начал читать «Благодарствие».
Зал последовал его примеру: братья, истово прижимая руки к груди, благодарили Бога-Отца за то, что он есть, и клялись прожить во Свете весь отмеренный им срок.
