Михаил Успенский - Время Оно
Бабушка и вправду успокоилась и объяснила Жихарю, что с молодых лет таскает этот мешок по дорогам — из одного конца царства в другой. Тамошний царь был столь строгий, что извел всех лихих людей и хвастался другим государям, что в его державе полный порядок: юная девушка с мешком золота может пересечь всю его землю из конца в конец, не подвергшись при этом ни ограблению, ни поруганию. Как раз ее, тогда еще молоденькую, и пустили для примера. Вот она все ходит и ходит, подруги все давно замуж повыходили, да чего там — внуков нянчат, а ее путь не кончается: помереть царь помер, а указа не отменил…
В тот раз богатырь пожалел старушку, а теперь жалел, что не облегчил ее тяжкую ношу, — может, тогда и в долги бы не залез… Да нет, все равно залез бы…
Лес по сторонам был веселый, приветливый, как всегда случается в начале лета. И так он ласково шумел, что, казалось, не могло там таиться ни волков, ни коварных рысей, ни лесной Полуденницы (самое сейчас для нее было время), ни злых остроголовых шуликунов…
Хотя как раз в таком разнеженном лесу и таятся обычно самые страшные опасности. Путник душой обмякнет, нюх потеряет, слух притупит, взор ослабит… Тут его и бери голыми руками, или лапами, или же хоботами — у кого чего растет.
Но умные люди еще когда сказали: бесшумных засад не бывает. Даже зверь ведь не железный: примнет сучок, пошевелит ветку. Что же говорить про человека?
Порубежные стражи, сидящие в секрете, нет-нет да и звякнут доспехом. Ягая Баба, поедучая ведьма, то и дело кашляет, потому что ступа у нее летает на дыме. Пятнистые спиногрызы дикие в предвкушении грядущего пира с шумом втягивают слюну. А лесных разбойников, притаившихся в укромном месте, выдает, как правило, звонкая и удалая песня, которой они обычно любят заливаться от скуки. Как раз такая песня и раздавалась впереди.
Жихарь остановился и прислушался, стараясь запомнить слова: а ну когда пригодятся!
То не ветер ветку клонит,
Не пожарный пену гонит,
Не кораблик в море тонет,
Не осенний лист дрожит.
То разбойник в горе стонет,
Что народом он не понят,
Никого-то он не тронет —
Ото всех в леса бежит.
Выйдет кто-то из тумана,
Вынет что-то из кармана,
Только глаз у атамана
Сразу видит — кто да что.
Он дуванит без обмана:
В шуйце — вострая катана
(Что-то вроде ятагана),
А в деснице — долото.
Шел купчина темным лесом
За каким-то интересом.
Обладал немалым весом
Он в коммерческих кругах.
А теперь, на радость бесам,
Поражен он тяжким стрессом.
Не помог ни Смит, ни Вессон —
Он и в горе, и в долгах.
А весенней гулкой ранью,
Сотрясая воздух бранью,
Окруженный всякой дрянью,
Лесом ехал светлый князь.
Вопреки его старанью
Да и воинскому званью,
Ему голову баранью
Атаман срубил, смеясь.
Дальше в песне рассказывалось, как ловко атаман управлялся с проходившими по вверенному ему лесу людьми всех сословий и ремесел — с шорниками, волхвами, переносчиками болезней, царями и королями вкупе с многочисленной свитой. Но конец был все равно грустный:
Если крикнет рать святая
(Или девица простая,
Или даже вражья стая):
«Кинь ты Русь, живи в раю!»,
Я скажу: «Не надо рая.
Расступись, земля сырая,
Я сейчас в тебя сыграю,
И сыграю, и спою!»
Судя по многим непонятным словам, песня была древняя, она передавалась разбойниками из поколения в поколение. Хотя разбойники обычно народ бессемейный и подолгу на свете не заживаются.
Жихарь остановился, то и дело оглядываясь — не зашли бы со спины. Со спины никто не зашел: вся шайка, галдя и ругаясь, вылезла на дорогу. Разбойники оказались довольно странные. Было их шестеро, походили они друг на друга, как желуди на дубе. Невысокие, коренастенькие, заросшие мохнатым бурым волосом. Ни у кого из лиходеев не было ни лука, ни самострела. Только дубины, да и то довольно хлипкие.
— Стой, путник! — провозгласил тот, кто был у них, по всему видать, за старшего. — Мы — Семь Симеонов-однобрюшников — голос в голос, волос в волос! Семи редких ремесел люди! Лучше сразу покорись, отдай заплечный мешок, одежу и обувку: все равно ведь отберем!
— Где же вас семь? — спросил Жихарь. — Я только шестерых вижу!
— А не твое дело! — рявкнул атаман. — Любой из нас тебя в одиночку скрутит. Ты кто таков будешь?
Жихарь честно ответил, кто он таков и откуда. Атаман отер вспотевший лоб.
— Ну и ладно, что Жихарь, а не славный Невзор. Перед тем бы мы повинились и с почетом проводили…
— А передо мной повиниться не желаете? — спросил богатырь. Драки он не хотел, а хотел потехи — уж больно невеселыми были последние месяцы и дни.
Семь Симеонов дружно расхохотались — все шестеро. Потом они накинулись на Жихаря. Богатырь не сопротивлялся, дал стянуть с себя тяжелый мешок, паутинную рубаху, штаны и сапоги. Пусть ребята поликуют маленько, тоскливо ведь им в лесу… Разбойники достали веревку и прикрутили богатырское тело крепко-накрепко к развесистому дубу.
— Сильней, сильней затягивайте, — распоряжался богатырь. — А то ведь я и рассерчать могу…
Разбойников снова разобрал смех.
— Вода нынче весной высокая стояла, — сказал атаман. — Так что мошки и гнуса ты не бойся. А потом какой ни на есть прохожий человек тебя отвяжет…
— Если бы… — вздохнул Жихарь. — Смотри лучше, в сапог не провались — вас туда трое запросто войдет…
Первым делом злодеи полезли в мешок с припасами. Особенно они обрадовались баклаге с Мозголомной Брагой.
Этого ни в коем случае не следовало допускать. Поигрался — и хватит. Богатырь еще раз тяжко вздохнул, напрягся — и только обрывки веревок полетели на траву.
Симеоны растерялись так, что атаман даже не успел выбить пробку из баклаги.
А Жихарь, словно вихрь, уже метался среди замешкавшихся лиходеев, сам вязал их веревками и укладывал под дуб. Симеоны обзывались и скрипели зубами.
— Вот сейчас погоню вас, как скотину, в ближайшую деревню, — посулил богатырь. — За вас, поди, немалую награду можно получить…
— Нет, — понуро сказал атаман. — Мы еще, можно сказать, и поозорничать толком не успели. Разве что покормят тебя там: дадут сухую краюшку…
— И то хлеб, — сурово ответил Жихарь. — Имя мое запомнили?
— Ну, — согласился атаман. — Знаешь лучше что сделаем? Ты нас развяжешь и сам за старшего будешь. С тобой у нас дела ловчее пойдут!
