Елизавета Дворецкая - Колодец старого волхва
Засов со стуком упал, и Явор торопливо, с силой, чтобы избавить ее от лишнего труда, рванул за бронзовое кольцо. А Медвянка с той стороны всем телом налегла на створку ворот — и выехала на ней прямо в руки Явору и упала бы с размаху, если бы он ее не подхватил. И эта стремительная встреча так быстро и радостно опровергла их взаимные опасения, что Медвянка засмеялась — как дурочка, что смеется без причины! — и даже Явор усмехнулся.
Медвянка была румяна после умывания, с еще не совсем проснувшимися глазами — нечасто ей случалось подниматься в такую рань! — но радостно улыбалась. После разговора в гриднице, еще раз обдумав все произошедшее, она сообразила наконец, как сильно обидела Явора и насколько он сам и его любовь заслуживали иного обращения. Поняв свою неправоту, Медвянка не на шутку испугалась; а вдруг он так обиделся, что не простит ее, передумает брать с собой? Но Явор не передумал, и она была всей душой рада ему, рада, как никогда прежде. Впрочем, разве Явор когда-нибудь отказывался от своего слова?
— Проснулась, зорька ясная! — немного снисходительно приветствовал ее Явор. — А я думал, проспишь.
— Ничего не просплю! — только и ответила Медвянка, приглаживая косу на плече, и голос ее был непривычно мягок и даже ласков. Она чувствовала себя чем-то обязанной Явору и держалась с ним удивительно кротко.
На дворе было по-утреннему прохладно, эта свежесть бодрила, наполняла ощущением чего-то нового и увлекательного. Даже бревна тына и свиное корыто, прислоненное к стене хлева, постепенно вытаивая из предрассветных сумерек, казались какими-то новыми. Весь мир был свежим и чистым, радость разливалась в душе Медвянки, как заря под небом. А ей еще предстояло ехать так далеко, увидеть столько нового! Но больше всего ее занимал Явор, словно она впервые встретила его только вчера. Зоркие глаза Медвянки замечали в нем скованность, неловкость после вчерашнего: он и хотел ее простить, но еще не мог избавиться от темного осадка обиды и недоверия. И Медвянка — невиданное дело! — просила прощения, не словами, но ласковым голосом, смущенно-ласковыми взглядами, кротостью и послушанием.
На девушке была надета белая рубаха в знак скорби по дяде — ведь она ехала на могилу.
— Возьми у батьки одежку потемнее, накройся, — велел Явор. — Нечего тебе лебедью белой в степи светиться.
Сам он был покрыт зеленым плащом вместо привычного красного, рубаха на нем была из серого полотна, сапоги из простой коричневой кожи. Только с двумя серебряными гривнами на шее он не расстался — они были, и знаками его чина, и наградами за доблесть. Медвянка послушно убежала в дом, не возразив, а на двор вышли Надежа и Лелея. Хозяйка несла широкий горшок с блинами, мешок с пирогами и вареными крашеными яйцами. Она принялась было наставлять Явора, чтобы он получше смотрел за Медвянкой, но Надежа прервал жену.
— Да будет тебе, мати! Он и сам знает. Он десяток воев в битвы водил, неужели с одной девкой не управится?
— Не скажи, батюшко! — возразила Лелея. — С одной девкой шальной и тысяцкий не управится!
Явор усмехался украдкой, слушая их спор, и в душе готов был принять сторону Лелей. Управиться с Медвянкой трудно, но он раз уж взялся, так управится!
Надежа заметил его усмешку и усмехнулся в ответ, украдкой от жены подмигнул Явору на плеть, которую сам подарил после случая с Молчаном. Явору одному на свете он без боязни доверял свою любимую дочь, зная, что тот не будет с ней ни слишком суров, ни слишком мягок.
— Сама верхом поедешь? — спросил Явор у девушки, когда она вышла, покрытая отцовским коричневым плащом.
— И не думай! — воскликнула в ответ Лелея. Она хотела взмахнуть руками, но они были заняты, и городничиха встряхнула своими припасами. — Ей коня дать — она на нем прямо к печенегам и ускачет! Ты ее взялся везти, так сам и вези!
Явор повел плечами: сам так сам. На его свист из ворот воеводского двора выбежал конь, оседланный и готовый в дорогу. Лелея распихала по седельным сумкам свои угощенья, а Явор поднял Медвянку и посадил перед седлом. Она отвела глаза, но положила руки ему на плечи, и его бросило в жар: девку словно подменили! Что за шутки шутят Лада и Ярило? Явор старался сохранить невозмутимый вид, но это ему давалось нелегко.
Под ленивое тявканье первых проснувшихся собак десяток Явора проскакал по улицам детинца и Окольного города. Ворота были еще закрыты, и гридям пришлось крепко постучать в двери избушки, пока заспанные воротники в одних рубахах и портах не вышли открывать. На Медвянку, сидящую на коне Явора, они посматривали с изумлением — не мерещится ли спросонья?
— Ты что, Яворе, Змею дань везешь? — спросил один.
— Не дань, а приманку! — вместо Явора ответил Спорыш. Его щит сиял вычищенными медными бляшками на бурой коже, и он больше не боялся попадаться на глаза Явору. — Вот учует Змеюга девицу, выползет, а тут мы все девять голов и посшибаем! — Ну, Перун вам помочь!
Тяжелые, окованные железом ворота со скрипом растворились, и Явор первым выехал из города. Копыта застучали по деревянному мосту через ров, в лицо Медвянке пахнуло запахом земли, влажной от росы, свежим и густым запахом степных трав, и она даже зажмурилась от удовольствия, глубоко вдыхая радость нового дня. Как Денница-Заря из золотого небесного терема, она выезжала из ворот на простор, мир раскрывался перед ней широко-широко — скачи хоть до встречи неба и земли.
Так началась их поездка, и каждый из них думал сейчас вовсе не о том, ради чего ехал. Как птичка росу с перышек, Медвянка легко стряхивала с себя любые огорчения, но вчерашний день не прошел для нее бесследно. И сегодня она не могла избавиться от странного ощущения, что не она имеет власть над Явором, а он теперь имеет какую-то власть над ней. Даже его лицо, которое совсем недавно казалось ей некрасивым из-за сильного загара и сломанного носа, теперь приобрело в ее глазах смутную значительность, какой не имел ни один красавец. Живое и горячее любопытство тянуло ее к нему, ей хотелось обернуться и долго разглядывать его лицо, даже провести по нему пальцами, потрогать его перебитый нос, положить руку ему на грудь и ладонью ощутить, как бьется его сердце. Казалось бы, кого она знает лучше, — однако на деле вышло, что она совсем его не знает. Это вдруг сделался совсем не тот человек, над которым она привыкла посмеиваться и чьей привязанностью гордилась только потому, что ей завидовали другие девицы — особенно Веснушка, эта пучеглазая купальская кукла, обвешанная серебром. Явор, как оказалось, не побоялся совсем порвать с ней, и Медвянка стала уважать его заметно больше. Ведь не он пришел к ней мириться и не пришел бы никогда — это Медвянка поняла вчера, глядя в его жестокие от обиды глаза.
