Макс Фрай - Ключ из жёлтого металла
— Да уж, — согласился я. — Если бы ему самому нравилось, тогда еще ладно.
— Нет-нет, ему не нравится. И он это не скрывает. Но бабло отстегивает исправно… Потом, эти его знаменитые вечеринки. Считается, что на Нерудовой дважды в неделю бухают избранные, интеллектуальная элита, соль земли. Но если приглядеться — вы же видели эту «соль»?
— Теоретически, видел. Но ни хрена не помню, — вздохнул я. — Рад, что вы не заметили, но я был смертельно пьян. Пришел уже на автопилоте. И, насколько я себя знаю, наверняка тут же добавил еще.
— Да, со стороны казалось, что вы в полном порядке.
Было заметно, что Митя сомневается в правдивости моих слов, но ему неловко говорить об этом вслух.
— Просто у меня очень хороший автопилот. Если верить свидетельствам очевидцев, со светской жизнью он справляется много лучше, чем я. Жаль только, что объяснительных записок мне наутро не пишет. Так что я действительно ничего не помню. Но верю вам на слово, что публика на вечеринках не самая интересная. Ничего удивительного. Богема, вопреки общепринятым представлениям, чертовски скучный народ. А стоящих людей на светское мероприятие обычно калачом не заманишь, им время дорого, работать надо.
— Так-то оно так. Но к Болеслеву, пожалуй, ходили бы. От таких полезных знакомств бедные художники обычно не в силах отказаться, а богатых художников у нас тут пока почти нет. Однако стоящих людей он особо и не зовет — так, изредка, разнообразия ради. Чтобы стать завсегдатаем его вечеринок, желательно быть безнадежной посредственностью. Или городским сумасшедшим, их пан Болеслев тоже коллекционирует. Я сам когда-то попал к нему в этом качестве.
Ничего неожиданного, подумал я. Одни только зеленые ботинки дорогого стоят. А ведь еще и шарф имеется, самый длинный на обоих берегах Влтавы, готов спорить. И самый полосатый.
— Я в ту пору страстно увлекся дзен-буддизмом, — Митя улыбался до ушей. — Источники читал какие попало, да и те невнимательно. И сдуру решил, что подарить просветление может кто угодно и кому угодно — знай себе лупи ближних палкой в самый неподходящий момент, может, что и выгорит. А уж карма-то всяко улучшится — с учетом кристальной чистоты намерений. И лупил кого ни попадя со свойственным всем неофитам усердием. Конечно, Болеслев был в восторге, его-то всегда Йозеф страховал, так что я сам пару раз чуть не просветлел в результате его вмешательства… Я, конечно, сравнительно быстро понял, что гуру из меня хреновый, и драться перестал, но к тому времени мы с паном Болеслевом уже успели подружиться. Ну как — подружиться, просто он счел меня занятным. И не стал отваживать от дома, хотя не скрывает, что с палкой я был ему милее. Все-таки дополнительный инструмент издевательства над гостями. Ваш приятель Дякель до сих пор меня люто ненавидит, бедняга. В ту пору он был весьма преуспевающим психотерапевтом, я же справедливо полагал, что ему, при такой-то профессии, просветление нужнее, чем кому бы то ни было, вот и охаживал его чаще, чем прочих. Не помогло, увы.
— А кстати, что с ним случилось? Как я понял, теперь он «живая скульптура» — неплохой приработок для студента, но уж никак не для психотерапевта, тем более успешного. Просто вышел из моды? Или пациента загубил? Или — что? Лев сказал, он «конченый человек». Звучит устрашающе.
— Если Дякель кого и загубил, то исключительно себя, любимого. — Митя скорчил сочувственную рожу, вздохнул и тут же улыбнулся до ушей. — Влюбился неудачно.
— Всего-то? — опешил я.
— Ну как сказать. Что одному «всего-то», другому — смерть. Я сам не думал, что так бывает. Но с тех пор поумнел и знаю, что бывает по-всякому. Вообще все что угодно. Но не со всеми и не всегда.
Я был вынужден признать, что он абсолютно прав.
— Когда человек впервые влюбляется в возрасте за сорок, дело редко кончается добром, — тоном знатока человеческих душ говорил Митя. — А бедняга Дякель выбрал самый неподходящий объект, какой только можно было найти, — Мирру Жукотовскую.
На этом месте он многозначительно умолк, явно предполагая, что, услышав это имя, я понимающе кивну — дескать, если так, все понятно. Но я кивать не стал. Имя «Мирра Жукотовская» ровным счетом ничего мне не говорило.
— А. Вы же, наверное, не интересуетесь современным искусством. И тем более не в курсе наших здешних раскладов, — опомнился Митя.
— Как вы догадались, Холмс?
— Мирра — знаменитость, причем не местного значения, а, пожалуй, уже мирового масштаба. Тейт Модерн,[6] Киазма,[7] Луиджи Печчи,[8] «КоБрА»,[9] Челси[10] — пальцы веером, все дела… Но самая громкая слава актуального художника — не более чем известность в узком кругу, этого я не учел. Впрочем, дело, конечно, не в ее профессиональных успехах. Чтобы понять, как влип бедняга Дякель, надо просто один раз увидеть Мирру. После встречи с ней даже крепкие люди долго приходят в себя. При этом, как я понимаю, мужчины ее интересуют исключительно в позиции «штаны застегнуты, руки по швам, в глазах — бескорыстная преданность». Уникальная девица. На первый взгляд, просто безбашенная кукла, нахальная красотка с манерами избалованного подростка. А на самом деле умница, трудяга, цепкая и чрезвычайно практичная. Ну и художница отличная, а это среди нынешних знаменитостей большая редкость. Кстати, родом она откуда-то из Сибири, если не врет. Сбежала из дому в пятнадцать, что ли, лет, приехала в Прагу автостопом и осталась жить. Вот так просто, захотела и сделала, никто ей не указ. Любая другая на ее месте пропала бы, но только не Мирра. Сейчас ей двадцать пять лет, и у нее все настолько в порядке, насколько это вообще возможно. Одно время пан Болеслев ей покровительствовал, но как только девочка пошла в гору, утратил к ней интерес. Ну или она к нему. Но в этом вопросе они быстро пришли к полной взаимности. Прекрасно друг без друга обходятся, я имею в виду. Но пока Мирра бывала на Нерудовой, Дякель успел с ней познакомиться; результат вы видели: во всей Праге не сыщешь человека более несчастного и потерянного. Впрочем, поначалу было гораздо хуже, говорят, из петли три раза его вынимали. Зря, на мой взгляд, вынимали: выжить-то он выжил, но начал писать стихи. Воистину ужасающий итог.
Я уже начал жалеть, что не понимаю по-чешски и, вероятно, никогда не узнаю, каковы на самом деле стихи бедняги Дикарки. Неужели действительно настолько плохи? Вообще-то, друзья и знакомые поэтов, вынужденные регулярно их выслушивать, любят перегнуть палку, расписывая страдания, которые им пришлось претерпеть.
— Вы довольны? — спросил Митя. — Достаточно информации к размышлению?
— На первое время хватит, пожалуй.
