Робин Хобб - Убийца Шута
— Наверное, я тратил слишком много времени на переводы, — извинился я и сел рядом с ней. Я ощутил ее запах и вдруг сказал: — Всякий раз, когда я чую тебя, мне хочется тебя поцеловать.
Она посмотрела на меня с удивлением, усмехнулась и печально сказала:
— В последнее время я сомневалась, что ты вообще хочешь быть рядом со мной и дальше. Старой и морщинистой, а теперь еще и сумасшедшей…
Я сжал ее в объятиях прежде, чем она договорила. Я целовал ее макушку, щеки и губы.
— Я всегда хочу целовать тебя, — сказал я ей в волосы.
— Ты не веришь, что я беременна.
Я не отпустил ее.
— Ты два года говоришь мне о своей беременности. Что я должен думать, Молли?
— Я сама этого не понимаю, — сказала она. — Но все, что я могу сказать в оправдание, что, должно быть, я ошиблась с самого начала. Я думала, что беременна до того, как беременность наступила. Может быть, я знала, что это произойдет, — она положила голову на мое плечо. — Мне так было трудно, когда ты уезжал на несколько дней кряду. Я знаю, что служанки хихикают за моей спиной. Они так мало знают о нас. Думают, что стыдно такому молодому и крепкому человеку, как ты, жениться на старухе вроде меня. Они разносят слухи, что ты женился из-за денег и положения! Заставляют меня чувствовать себя старой дурой. Кто мне нужен, кто понимает, кто мы такие на самом деле и что значим друг для друга? Только ты. И когда ты отказываешься от меня, когда ты выставляешь меня такой же глупой, как и они, то… О, Фитц, я знаю, как трудно тебе поверить в это. Но я верила в гораздо более сложные вещи ради тебя, и мне было достаточно одного твоего слова.
Я чувствовал, будто весь мир замер вокруг меня. Да. Это правда. Я никогда не думал обо всем с такой точки зрения. Я наклонил голову и поцеловал ее соленую от слез щеку.
— Ты беременна, — я вздохнул. — Я верю, Молли.
Она подавилась смехом.
— О, Фитц. Пожалуйста. Нет, ты не веришь. Но я попрошу тебя сделать вид, что веришь. Только когда мы здесь, вместе. И в свою очередь, когда я не нахожусь в этой комнате, я буду притворяться, что не беременна, так хорошо, как смогу, — она покачала головой, ее волосы потерлись о мою щеку. — Я уверена, так будет намного легче для слуг. За исключением Рэвела. Наш дворецкий выглядел совершенно счастливым, помогая мне обустраивать это гнездышко.
Я подумал о Рэвеле, высоком, почти отталкивающем своей худобой, всегда серьезном и учтивым со мной.
— На самом деле? — это казалось невероятным.
— О да! Это он нашел ширмы с анютиными глазками и почистил их даже прежде, чем сообщил мне. В один прекрасный день я пришла сюда, а они уже стоят вокруг колыбели. И кружева над ним, от насекомых.
Анютины глазки. От Пейшенс я знал, что их иногда называют «спокойствие души». Я обязан Рэвелу.
Она встала, освобождаясь из моих рук. Она отошла от меня, и я посмотрел на нее. Длинная ночная рубашка слегка распахнулась, а у Молли всегда была красивая фигура. Она пошла к очагу, и я увидел, что там стоит поднос с чайными приборами. Я изучал ее профиль. Сейчас она выглядела немного иначе, чем пять лет назад. Конечно, если бы она была беременна, я бы заметил. Я оценил выпуклость ее живота, широкие бедра и большую грудь, и вдруг совершенно позабыл про каких-либо детей.
Она посмотрела на меня, с чайником в руках, спрашивая: «Хочешь?», но встретила мой взгляд. Ее глаза медленно расширились, и порочная улыбка тронула ее губы. Эта улыбка была достойна обнаженной девушки с короной из остролиста.
— О, безусловно хочу, — ответил я.
Когда я поднялся и пошел к ней, она двинулась мне навстречу. Мы были нежны и неторопливы друг с другом, и в ту ночь мы оба спали в ее постели в детской.
На следующий день в Ивовый лес пришла зима, с мокрым снегом, который сбил оставшиеся листья на березах и выпрямил их изящные белые ветви. Тишина, которую всегда приносит первый снегопад, мантией осела над землей. В усадьбе вдруг появилось время и для горящих дров, и для горячего супа, и для свежего хлеба в полдень.
Я вернулся в кабинет, и ярко горело лимонное дерево в камине, когда в дверь постучали.
— Да, — отозвался я, отрываясь от письма от Уэба.
Дверь медленно открылась, и вошел Рэвел. Его узкая куртка обтягивала широкие плечи и тонкую талию. Он всегда был безупречно одет, а его манеры всегда были совершенны. На десяток лет моложе меня, он держался так, что я чувствовал себя мальчишкой с грязными руками и в заляпанной тунике, когда он смотрел на меня сверху вниз.
— Вы посылали за мной, арендатор Баджерлок?
— Посылал, — я отложил письмо Уэба в сторону. — Я хотел бы поговорить с вами о комнате леди Молли. Ширмы с анютиными глазками…
Ожидание моего недовольства мелькало в его глазах. Он выпрямился во весь рост и посмотрел на меня с достоинством, которое всегда излучает действительно хороший дворецкий.
— Сэр, как вам угодно. Ширмы лежали без дела лет десять, и все же они восхитительны и достойны этой комнаты. Я знаю, что действовал без непосредственного разрешения, но леди Молли выглядела… подавленной в последнее время. Перед отъездом вы приказали мне позаботиться о ее нуждах. Я это сделал. Что касается колыбели, я наткнулся на леди, сидящую на верху лестницы, запыхавшуюся и заплаканную. Это тяжелая колыбель, сэр, и все же ей удалось далеко ее передвинуть. Мне было стыдно, что она не пришла ко мне и просто не сказала, чтобы я это сделал. А с ширмами — я пытался угадать, что ей захочется. Она всегда была добра ко мне.
Он замолчал. Очевидно, он чувствовал больше, чем мог рассказать такому бестолковому и черствому человеку, каким я, несомненно, был. Я встретил его взгляд, а затем тихо заговорил.
— Как и ко мне. Я благодарен за вашу службу ей и поместью. Спасибо.
Я позвал его, чтобы сказать, что решил удвоить его жалование. Этот шаг, до сих пор казавшийся правильным, внезапно стал выглядеть продажным. Он делал это не за деньги. Он ответил на добро добром. Пусть он узнает о нашей щедрости в день выплаты жалования. Тогда сам все поймет. Но деньги не имели большого значения для этого человека.
— Вы отличный дворецкий, Рэвел, и мы высоко вас ценим. Я хочу убедиться, что вы это знаете.
Он слегка наклонил голову. Это был не поклон, но согласие.
— Теперь я это знаю, сэр.
— Спасибо, Рэвел.
— Всегда к вашим услугам, сэр.
И он вышел из комнаты так же тихо, как и входил.
Зима завладела Ивовым лесом. Дни становились все короче, снег не прекращался, а ночи стали темными и морозными. Мы с Молли заключили перемирие и оба старались сохранить его. Это делало жизнь проще. Я действительно думаю, что мир — это то, чего мы больше всего желали. Большинство ранних вечеров я проводил в комнате, о которой привык думать, как о кабинете Молли. Она, как правило, там и засыпала. Я хорошенько ее укрывал и уползал в свое неустроенное логово и к своей работе. Так же было и тем поздним вечером, почти в середине зимы. Чейд прислал мне очень любопытный набор свитков, на языке, близком к языку Внешних островов. В них было три иллюстрации, и, похоже, на них были изображены стоящие камни с мелкими значками по краям, которые можно было принять за глифы. Это была своего рода головоломка, и я боялся, что у меня нет ключа к ее разгадке, и все же не мог оставить ее в покое. Я работал со свитками, страница за страницей, делая копии выцветших иллюстраций, подставляя слова, которые мог бы перевести, и оставляя место для остальных. Я пытался получить общее представление о содержании свитка, но был крайне озадачен несомненным использованием слова «каша» в его названии.
Было поздно, и я считал, что, кроме меня, все уже спят. На улице густо валил мокрый снег, и я задернул пыльные шторы. Когда дул ветер, мокрый снег шлепал по стеклу. Я лениво размышлял, будет ли идти снег до утра и подморозит ли он виноградные лозы. Внезапно Уит встряхнул меня, я огляделся, а через мгновение дверь приоткрылась. Из-за нее выглянула Молли.
— Что такое? — спросил я. Из-за внезапной тревоги мой вопрос прозвучал резче, чем хотелось. Я не мог вспомнить, когда в последний раз она навещала меня здесь.
Она вцепилась в дверной косяк. Мгновение она молчала, и я испугался, что обидел ее. Потом она заговорила, почти не дыша.
— Я здесь, чтобы сдержать обещание.
— Что?
— Я не могу больше притворяться, что не беременна. Фитц, я рожаю. Ребенок родится сегодня ночью.
Легкая улыбка просочилась сквозь ее стиснутые зубы. Через мгновение она глубоко вдохнула.
Я озадаченно смотрел на нее.
— Я знаю точно, — ответила она на мой невысказанный вопрос. — Я почувствовала первые схватки несколько часов назад. Я ждала, пока они не станут сильнее и чаще, чтобы узнать наверняка. Ребенок готов родиться, Фитц.
Она ждала.
— Может, ты чем-то отравилась? — спросил я. — Соус к баранине в обед, показался мне слишком острым, и может быть…
