Избранное. Компиляция. Книги 1-11 (СИ) - Пулман Филип
Сестра Бенедикта взяла Лиру на руки и крепко прижала к себе.
– Неужели вы даже на мгновение могли подумать, – сказала она, и в голос ее звучал гнев, – будто я допущу, чтобы дитя, вверенное нашей заботе, забрали трое проходимцев на основании какого-то клочка бумаги? Трое чужаков, ворвавшихся в это святое место без приглашения! Запугавших самую старую и больную из нас угрозами и оружием – да, оружием, которым вы размахивали у нее перед носом! Да кем вы себя возомнили? И понимаете ли, куда пришли? Восемь столетий сестры с заботой и гостеприимством принимают тут страждущих. Задумайтесь, что это значит. Неужели я забуду святые обеты лишь потому, что трое хулиганов в форме проникли к нам силой и попробовали нас напугать? Забрать беспомощное дитя шести месяцев от роду! А теперь – вон! Прочь отсюда и больше не возвращайтесь.
– Вы, кажется, не расслышали…
– Что ж, расскажите мне, чего я не расслышала. Вон отсюда, негодяй! Забирай своих головорезов и проваливай! А дома советую тебе помолиться и как следует попросить у Господа прощения за то, что вы натворили!
Все это время Лира и ее крошка-деймон чирикали о чем-то на своем, им одним понятном языке. Но тут они почему-то замолчали, и из свертка донеслись тоненькие, неуверенные всхлипывания. Крепко держа на руках девочку, сестра Бенедикта выпрямилась во весь рост перед незваными гостями и обожгла их гневным взглядом. Выбора у них не оставалось; мужчины мрачно направились к двери. Мистер Тапхаус отступил на шаг, чтобы пропустить их. Малкольм и монахини последовали его примеру, и незнакомцам пришлось пройти сквозь своего рода караул – только не почетный, а, скорее, позорный.
Как только они скрылись из виду, монахини ворвались в комнату и окружили сестру Бенедикту. Они гладили Лиру по головке и ворковали что-то сочувственное и восхищенное. Плач тут же прекратился; девочка заулыбалась и словно распушила перышки, как будто только что сделала что-то очень умное.
Мистер Тапхаус взял Малкольма за плечо и мягко, но решительно повлек прочь.
– А вот это были зло… зло-у-мыш-лен-ни-ки? – спросил Малкольм по дороге в мастерскую.
– Они самые, – ответил старик. – Пора нам тут прибраться. Шурупы оставь до следующего раза.
Больше он ничего не сказал, так что Малкольм помог ему подмести и принес ведро воды для тряпок, которыми мистер Тапхаус вытирал датское масло – чтобы они, чего доброго, не загорелись.
А потом пошел домой.
– Мам, а что такое Управление защиты детства?
– Никогда о таком не слыхала. Ешь давай.
Набив рот сосисками и горохом, Малкольм рассказал, что случилось в монастыре. Она уже и сама видела Лиру, и даже держала ее на руках, так что могла понять, как себя чувствовали бы монахини, если бы у них отобрали ребенка.
– Ужас какой! – сказала она. – А как там сестра Фенелла?
– Когда мы шли обратно, ее в кухне не было. Наверное, пошла прилечь. Они ее до смерти напугали.
– Вот ведь бедняжка. Надо будет отнести ей завтра сердечной настойки.
– А вот сестра Бенедикта и бровью не повела. Ты бы видела этих злоумышленников, когда она взяла их ордер и вот так разорвала!
– Как-как ты их назвал?
– Злоумышленники. Это я от мистера Тапхауса новое слово услышал.
– Гм-м, – пробормотала мама.
Пока они разговаривали, Элис мыла посуду, как всегда молча и с мрачным выражением лица. Они с Малкольмом друг друга игнорировали – тоже как всегда. Но стоило только миссис Полстед выйти за чем-то в подвал, как, к огромному удивлению Малкольма, деймон девушки зарычал.
Мальчик в изумлении уставился на него. Деймон Элис, на этот раз в облике крупной жесткошерстной дворняги, сидел на полу позади нее. Шерсть у него на загривке встала дыбом, а глаза были устремлены на Элис. Та вытерла мокрую руку о платье и потрепала его по голове.
– Я знаю, что такое Управление защиты детства, – буркнула она.
У Малкольма рот был набит едой, но он все равно сумел выдавить:
– И что же это? Кто они?
– Сволочи! – сказал деймон и снова зарычал.
Малкольм не знал, что ответить, а деймон больше разговаривать не пожелал. Тут вернулась мама, деймон лег на пол, а Малкольм с Элис снова замолчали.
Посетителей в тот вечер было немного, так что работой Малкольма не завалили. Он поднялся к себе в комнату и написал список главных рек Англии для домашнего задания по географии, а потом нанес их все на карту. Рек оказалось больше, чем он думал. Наверняка сейчас все полны, как Темза, – ну, если, конечно, везде такие же сильные дожди, как у них, на юге. А если это и вправду так, наверняка и в море воды прибавилось. Интересно, как бы «Прекрасной дикарке» понравилось в море? Можно ли дойти на веслах до Франции? Он открыл атлас на странице с Ла-Маншем и попытался его измерить с помощью циркуля и крошечной шкалы внизу листа, но там все оказалось слишком мелким, чтобы нормально прочесть.
Хотя вообще-то нет – не слишком. Ему просто что-то мешало. Что-то совсем маленькое мерцало и плавало прямо в той точке, куда смотрел Малкольм, так что он не мог толком ничего разглядеть. Вокруг все оставалось совершенно четким – вернее, так казалось, пока он не перевел взгляд и не попробовал посмотреть на что-нибудь еще. Мерцающее нечто передвинулось туда же. Оно все время оставалось прямо на линии взгляда и мешало разглядеть то, что было за ним.
Малкольм попробовал смахнуть его со страницы, но безуспешно. Протер глаза, но мерцание никуда не делось. Все оказалось даже интереснее: он продолжал его видеть даже с закрытыми глазами!
А еще оно постепенно увеличивалось. Это было уже не пятнышко, а линия: изогнутая дуга вроде буквы «С»… и она сверкала и змеилась, переливаясь черным, белым и серебряным.
– Что это такое? – спросила Аста.
– Ты ее тоже видишь?
– Я, скорее, чувствую. А ты что видишь?
Малкольм описал, как мог.
– А ты что чувствуешь? – спросил он.
– Что-то странное… как будто издалека. Словно между нами много-много миль, но я все равно вижу все так ясно и спокойно. И ничего не боюсь. Чувствую только спокойствие… А что эта штука делает сейчас?
– Растет. Я уже могу видеть то, что за ней. Она приближается. Я вижу слова на странице и вообще все прямо сквозь нее. От этого голова немножко кружится. Если смотреть на нее в упор, она куда-то ускользает. Сейчас она вот такого примерно размера.
Он свел большой и указательный пальцы, оставив промежуток дюйма в два.
– Может, мы начинаем слепнуть? – предположила Аста.
– Нет, не думаю. Я прекрасно все вижу сквозь нее. Она как будто приближается и растет, но при этом двигается куда-то в сторону, к краю… будто собирается проплыть мимо моей головы, дальше…
Так они и сидели в тихой маленькой комнатке, освещенной теплым светом лампы, и ждали, а сверкающая ленточка постепенно смещалась к краю поля зрения Малкольма и вскоре пропала. Все это, от начала до конца, заняло минут двадцать.
– Это было очень странно, – осторожно сказал Малкольм. – Она была такая… лучистая. Как в том гимне, помнишь? Месяц с рожками в ночи средь сестер простер лучи [18].
– Она была настоящая?
– Конечно, настоящая. Я же ее видел!
– Но я-то нет! Она была не снаружи. Она была внутри тебя.
– Да… но она была настоящая. И ты все равно что-то чувствовала. Это тоже было настоящее… и как-то было с ней связано.
– Да уж… Интересно, что все это означает?
– Может быть… нет, не знаю. Может, и ничего.
– Нет, оно должно что-то означать, – твердо заявила Аста.
Но даже если ленточка что-то и означала, они этого понять не могли. И прежде чем им в голову успела прийти еще какая-нибудь идея, в дверь постучали, и ручка повернулась.
На пороге стоял отец.
– Малкольм, ты еще не в постели? Отлично. Спустись-ка вниз на минутку. Там один джентльмен хочет с тобой поговорить.
