Хаген Альварсон - Девятый Замок
Тьфу на тебя, подумал я, но ничего не сказал и пошёл прочь.
* * *
Следующие три дня не случилось ничего такого, о чём следует говорить. Норгард жил своей жизнью. Трактир был закрыт, и я не сочувствовал его единственному постояльцу. Если он, конечно, был там. Сам же я ничего не делал, только сидел в саду под яблоней и курил. Перед глазами словно стояла тень, и руки сами опускались. Наверное, скверное пиво получилось бы у меня в эти дни. Тревога грызла, будто червь. Это было похоже на дурной, тягостный сон, от которого никак не пробудиться.
Временами в наших краях случались небывалые вещи, о которых потом долго ещё говорили. Но те времена давно минули. Если теперь и случалось что-то подобное, это можно было понять. Или не верить. Или объяснить просто. Или сказать — мол, приснилось, привиделось. Это ведь куда проще, чем…
Чем смотреть в ту бездну, что открылась нам в трактире.
Конечно, Корд приедет и всё расскажет, всё объяснит… как выгодно ему. Я знаю его не долго, но понял, что его не просто так прозвали Лис. Да и не было сил сидеть и ждать.
Кроме того, я очень люблю совать нос в чужую бочку.
* * *
Эльри куда-то запропастился. Делами артели занимался Борин Хакарсон. Куда делся Эльри — он не знал.
— Впрочем, я слыхал, он вечером отплыл на тот берег, в Вестферд, — добавил Борин. — И пусть меня тролли задерут, коль я знаю, зачем!
Отчего-то я совсем не удивился.
Также куда-то исчезли трое Лофьескор. И вот их-то никто не видел ни на этом берегу, ни на том. Было бы любопытно перемолвиться с ними. Хоть будет о чем поведать потомкам долгой зимней ночью за кружкой глинтвейна. Я думаю, что старшая скоге не отказалась бы говорить со мной, хоть и туманной была бы её речь.
С Этером Хольдом было бы глупо советоваться. Речь шла не о выгоде.
С Митрун я увиделся мельком. Она напомнила, что скоро надо ехать в Аскенхольм к её родичам. И те двести гульденов засчитаны как мунд, хоть я и передал их без должного обряда. Лицо у неё было как деревянная маска, глаза смотрели мимо. Блеск мертвого стекла показался на миг из-под ресниц. Я испугался и лишь кивнул. А потом она отошла, и было поздно догонять, спрашивать, утешать, объяснять…
На второй день зашёл Эрвальд. На вид он был весел, даже как-то чересчур. Такое веселье наступает, когда увидел что-то страшное.
— Был ты у Фундина? — спросил я.
— Ага.
— И что он сказал?
— Спросил меня, стану ли я сражаться с Эльри, если ты позовёшь его на помощь. Я сказал, что, мол, стану, вызов-то брошен. А он ответил, что раз такое дело, то любовь эта скоро пройдёт. И… знаешь, я такое увидел, что… Словом, удачи тебе с Митрун. Тебе удача пригодится!
От удивления я рот раскрыл и так стоял. Потом спросил:
— Что же случилось? Расскажи, прошу! Будет не честно, если умолчишь!
— Гм… Это Фундин мне показал… Словом, насколько я понял, всё вышло так…
* * *
Митрун подошла к девушке, что набирала воду у реки, и протянула записку:
— Леда, это тебе. Тервин просил передать. Только — молчок! Я не хочу неприятностей!
Та благодарно кивнула. И как только Митрун исчезла, заговорщицки подмигнув напоследок, принялась читать, чувствуя, как заходится сердце. Забытые вёдра плыли вниз по течению, а в груди Леды растекалось тепло, и слёзы счастья наворачивались на глаза.
"Милая Леда, — писал Тервин, — спешу поблагодарить, что открыла Митрун истину, о которой ныне знаю и я. Не назовут хорошим поступок Снорри сына Турлога и Хейды дочери Хедина, которую, как тебе ведомо, я желал бы назвать своей невестой. Теперь вряд ли этому суждено сбыться. Однако надобно сказать, это меньше меня печалит, чем следовало бы ожидать. Потому как наше с Хейдой будущее было решено без нашего ведома, и не было между нами большой приязни. Моё же сердце принадлежит другой. Коль есть на то твоё желание, приходи сегодня вечером на старые пасеки за Одхофом.
Навеки твой
Тервин Альварсон".
— Я приду, — шептала счастливая Леда, — я приду, любимый…
…Одхоф, Медвяный Двор, стоял слева от дороги, окруженный пасеками. Держал его Фундин Фундинсон, о котором говорили, что он мудрый человек и вдобавок колдун. Как бы там ни было, однако пчеловод он был отменный. И никто не посмел бы сказать, что у него плохой мёд. Его родичи расселились по всему Норгарду, и только он всё так же жил на самом отшибе Одферда.
В тот день пришёл к нему Эрвальд сын Эрпа, просить совет в сложном деле. Испив с гостем чаю, Фундин сказал:
— Сдается мне, сейчас происходит нечто, что тебе следовало бы увидеть. Пчелы как-то странно гудят. Им бы спать пора. Идем, только тихо.
Они вышли на задний двор, потом прокрались через кусты к старым пасекам. Те пасеки, в отличие от новых, были устроены в дуплах деревьев, и ныне там жили особые пчёлы. Они дали начало всем медоносным пчёлам Норгарда. Теперь Фундин их не беспокоил, разве что приходил в гости, поболтать о всяком разном.
Сейчас там стояла девушка примерно одних с Эрвальдом лет. Платье на ней было жёлтое, нарядное, в таком не по кустам лазать. Она озиралась по сторонам, словно высматривала кого-то. Надежда и тревога были в её глазах. И слышался её горячий шёпот:
— Тервин, милый мой, сердце моё, что ж ты не идёшь?..
Эрвальд почесал затылок.
— Это ж Леда! Леда дочь Кари! Что она тут забыла?
— Тсс! Гляди! — шепнул Фундин.
Синее платье Митрун колыхалось на вечернем ветру, и синий лёд сверкал в её глазах. Она появилась как из ниоткуда, вышла из-за ближайшей липы и устремила ненавидящий взор на Леду.
— Митрун? Привет! — воскликнула Леда. — Тебя Тервин прислал? Он не придёт? Что случилось?
Митрун ничего не сказала. Просто открыла заслонки пасек. Одну за другой. Все.
А потом молча указала на дрожащую Леду.
— Митрун, что ты… — в ужасе пролепетала Леда.
В воздухе загудело. Из ульев вылетали пчёлы. Чёрный рой мгновенно окружил Леду, бежать было некуда.
Потом пчёлы напали.
Леда упала на колени, начала кататься по траве. Чёрные точки гневно жужжали, кружили, жалили. Леда молчала, сколько могла, потом заорала, зовя на помощь. Но никто не слышал.
Митрун подняла руку — и рой отступил.
Леда лежала на земле и еле слышно стонала. Пчёлы висели над ней смертоносной тучей.
— Скажи-ка, Леда дочь Кари, — ласково сказала Митрун, — разве я и Хейда были тебе плохие подруги? Разве была между нами зависть? Разве мы не делились радостями и печалями? Разве не вы с Хейдой стали мне первыми подругами в этом городе? И неужто Тервин Альварсон стоит нашей дружбы? Не отвечай ничего. Ты — жалкое завистливое ничтожество, ты не стоишь любви и уважения, и пусть дни твои будут горькими, как смола. А теперь — вставай и беги! Беги, глупая девка! И, кстати, Тервин не умеет писать!