Руфи Руф - Ля-ля, детка!
Мы выросли и стали запираться друг у друга в комнате. У нас появились свои секреты. Слыша наш смех, Бредди стал ломиться к нам через запертые двери. Ревел от ярости, и бил кулаками в стену, в тот момент, когда нам было особенно весело. И пусть иногда мы радовались слишком громко, визжа и ухахатываясь до предела, его реакция была более чем неадекватной. Он вскрывал дверь в нашу спальню отверткой, зажигал свет и требовал, чтобы я убиралась к себе в комнату. А бывало и грубо стаскивал меня с кровати и вышвыривал вон.
Мы с сестрой всегда находили, над чем посмеяться и как развлечь себя, несмотря на наше одиночество.
Когда нам было особенно грустно по поводу отсутствия половых партнеров, мы начинали в шутку приставать друг к другу. Я изображала "страсти" сексуально озабоченного самца бабуина, сестра веселела, кричала "Ни за что!" и "Никогда!", — но уже смеялась, а не плакала. Я продолжала: "О, как меня заводят твои волосатые ноги! И волосатая попа! И волосатый живот!". (Насчет белобрысого пуха тоже могут быть комплексы). После шуток все расстройства из-за несовершенной внешности исчезали.
Зимой мы одевали старомодные, пуховики времен Перестройки и шли в лес — качаться в сугробах и падать с горки… Я бегала и приставляла сосновые ветки к разным частям тела, Вот я — собака, виляющая хвостом, а вот — бодучий лось с зелено-хвойными рогами на голове.
Если мы затевали лыжный марафон, или велопробег по лесу, то Мери-Эн выдыхалась первой. Мне приходилось в охапке тащить её вместе с нашими средствами передвижения до самого дома. Хитрая жопа смеялась над моими усилиями. Еще бы! Она опять провела меня. Я как муравей пучилась под тяжестью вдвое тяжелее меня, но не смеяться мы не могли.
Мы, такие зажатые в компашках, юморили наедине друг с другом. Когда я рассказывала о каком-то зануде, то изображала его наглядно: страдалец — с хроническим жестким запором и высокомерно задранным носом, шарит по воздуху руками в поисках опоры.
Один из самых жарких дней этого лета. Температура воздуха — за сорок. Две сестры наелись от пуза и отвалились на диван. Да, мы худышки. Молодые и симпатичные. Но после борща летом нос краснеет и блестит, а на теле выступает пот. Вот я и придумала, как поднять нам настроение. Подхватила зеркальце, что лежало под рукой. И заглядывая в него по самые плечи вшпарила импровизацию:
"Супер-зеркальце, скажи! Да всю правду доложи!
Я ль милее Анджелины, та которая Джоли?!".
Я затрясла зеркало, будто оно подпрыгивало от восторга, и продолжила уже другим голосом:
"Да, милей конечно ты!
А АндЖИ уже кранты!".
"Подайте же поэту — на то, и на вот это" — заканчиваю я тряся над головой яблоком и чищеной морковкой.
Мэри-Эн ржет за кадром, что в принципе и требовалось. Она легко и добродушно принимает все мои удачные или откровенно тупые шутки — потому что нам легко вместе. Нас смешит все: политические передачи, падение курса валют — аж на 0,0000000001 процента, реклама (с перерывами на кино) и советские мультфильмы. "Света — ты винипух!". — "Молчи, Пятачок, свиньям слова не давали!". Смотрим обе в сторону мамы, которая сохраняет непробиваемо печальный вид: "А это наш ослик Иа!".
"О майн гад!" — чешу себе голову. "У меня такая агрессивная перхоть! Кажется она собирается добраться до моего мозга!". "Свет, у меня от этого чая язык деревянный!". — "Правда что-ли? Выплюнь эту дрянь". Через несколько кружек чая, касаюсь своих онемевших губ: "Деревянный, говоришь?".
Эн смеется даже над моими словами о моей собственной книжке. Говорю ей: "Я напишу историю, которая будет как пуканье посреди космоса — себе же в скафандр. Никто кроме меня ничего почувствует".
38. ПОЧЕМУ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ И ЧТО БУДЕТ ДАЛЬШЕ?
Мама, почему меня переехал трамвай и отрезал мне ноги? Почему меня предал мой друг, с которым мы были не разлей вода? Почему маленькая девочка прикоснулась к щитку электроподстанции и ток сжег ее ручки по плечики? Почему?! Почему?! Почему?!!! Откуда берутся дауны, децепешники, больные раком дети?!!! "Почему это случилось именно со мной?" — думает человек наедине с бедой. Это вопрос без ответа. Так случилось. Даже если ты найдешь самый точный ответ в мире — в некоторых случаях ничего уже не исправишь. "Необратимость процессов" и "Восстановлению не подлежит" — вот как это называется…
"Любовь" — повторяю я много раз перед сном. Как голодный человек повторяет слово "еда" и представляет себе пир на весь мир, в раскаленной до огня пустыне. Пусть не любит никто, но это слово — как мантра, как образ, как фото юного лица помогает пережить самое страшное в мире — одиночество и нелюбовь. Равнодушие, игнор, полная стенка, полнейшая изоляция.
Вчера я подумала наедине с собой: А что если я умру и окажусь в черной комнате? Абсолютно темной, так что будут видны лишь слабые очертания стен и углов, свои руки и тело в полутьме, но ничего больше? Что если там будет очень тесно? Не как в гробу, а как в очень большом шкафу или кладовке? И там не будет никого кроме меня? Что если смерть — это еще более полная изоляция, чем при жизни?
Может я ошибаюсь. Может, миллион человек успешно справляется с депрессией, и только десяток таких тонкокожих сахарных девочек, как я выпадают в осадок?
Что я должна чувствовать, когда вижу, как мое детородное время истекает на моих женских часах? Мне тридцать, а никто еще не целовал меня с любовью. Не занимался сексом, любя. И хотя глупо ставить телегу впереди лошади — думать о детях сейчас, но я не могу не думать о них! Не представлять на кого бы они были похожи, и как бы я любила их.
Как это вообще — быть с любимым человеком? Все родственники с детства говорили совсем о другом. Убеждали, что Женщина должна быть терпеливой. Поначалу я много смеялась, потом пропускала мимо ушей, а еще позже их слова стали меня раздражать и злить. Быть не красивой, не уверенной, не хорошей мамой, не любимой, не счастливой, а мать вашу — ТЕРПЕЛИВОЙ!!!! Чтобы терпеть все мужские бздыки? Может стоит ввести в школах и институтах такой предмет: "Женщина — не рабыня, а колыбель жизни", раз родительская семья не учит мальчишек хорошим манерам?
39. БАБУШКИ-ДЕДУШКИ
Родители Бредди не отличались особой аккуратностью. Боялись чистоты и опрятности, как огня. Они не прикасались руками к посуде, когда ее мыли. Обмывали под струей воды. Наверное боялись, что чашка или тарелка оживут и с лаем набросятся на них. (Гав-гав! Гав-гав! Я беру ополовник и изображаю танец факира со змеей. Ополовник нападает, а я отбиваюсь. Эн, как всегда, смеется.). Вся посуда в доме родителей Бредди липкая от жира и серая от пыли, что толстым слоем налипает на жир. Чашки стоят на открытой полке, где пыли садится больше всего. Поэтому они самые противные на ощупь. В три года, в гостях у деда я тщательно вымыла стаканы, из которых мы пили чай. Но дедуля начал махать руками и говорить, что "Так сильно мыть не надо!".
