Марианна Алферова - Небесная тропа
Перечитал написанное и сам удивился своему решению: неужели я, как глупец, собираюсь идти куда-то, рисковать после того, что пережил? Можно ли еще верить во что-то после дней, проведенных в камере, откуда почти всех моих товарищей увели на расстрел? Как, однако, бандиты все сумели измазать в грязи! Написал слово «товарищ» и содрогнулся, показалось мне, что память погибших оскорбил, назвав их благородным прежде, а ныне мерзким словом. Если записки эти найдут, мой приговор подписан. Скорее всего, через несколько дней я их уничтожу. Пишу для того, чтобы разобраться с тем, что открылось. Жизнь Эммы и жизнь Сереженьки зависят от моего благоразумия. Но что если жизнь моя в самом деле осенена предназначением свыше?! Не является ли знаком то, что мне удалось избежать смерти? Никогда не забуду, как Тимошевич с мерзостной улыбкой на губах сообщил:
«Ты меня, гражданин штабс-капитан, уважал, человеческую личность во мне видел. И морду не бил. Ценю». Уважал я его, оказывается! Брезгливо было руки марать. Под трибунал его надобно было отдать. Пожалели. А вот он не особенно жалостивился. Господи, что он сделал с Д.! Нет, нет, разумеется, все мои рассуждения – чепуха! Как можно считать себя избранным оттого, что мне удалось сохранить жизнь, когда столько достойнейших людей сгинули в кровавой мясорубке?! Они были сильнее меня, умнее меня, лучше меня.
Но вдруг… вдруг рассказанное Р. – правда?!»
На этом обрывок рукописи заканчивался.
– Ну, что скажешь? – спросил Барсуков.
– Ничего не понял, – пожал плечами Арсений. – Кроме имени Фарна, здесь нет ничего интересного.
– А граф Ф.? Старик, присутствовавший при отречении Николая? Ведь это несомненно граф Фредерикс, министр двора!
– Ну и что из того? Этот листок я нашел спрятанным в ножке старого буфета. Надеялся, что штабс-капитан оставил какие-нибудь указания, где искать семейные сокровища, уцелевшие после грабежа большевиков. А он лишь твердил про доверенную ему неизвестно кем тайну.
– Но Крутицкий пишет про Фарна, не так ли?
– Что из того?
– А то! – Барсик поднял вверх палец. – Как только в квартире Крутицких появился некто, именующий себя Эриком, внуком штабс-капитана Крутицкого, Фарн примчался в Питер, как крыса, учуявшая съестное.
– Но почему? – спросил Арсений.
– Вот именно, почему. Этого мы как раз и не знаем. Вполне вероятно, что появление Фарна связано с тайной, доверенной Фредерикс некоему Р. и которую Р. в свою очередь поведал Крутицкому перед расстрелом. К сожалению, в записке нет даже намека на то, что это была за тайна…
Арсений протянул Барсику пожелтевшую страницу, но тот взять не успел: один из малышей выдрал листок у Арсения из рук.
– Отдай! – завопил Викентий Викентьевич.
Безрезультатно! Малявка с поразительной скоростью взлетел по полкам стеллажа и поместился на верхней. А когда Барсуков кинулся к нему, столкнул вниз толстенную папку. Папка угодила Барсику точнехонько в голову.
– Кто они?! Что за мразь! Выгони эту дрянь! – Арсений сделал недвусмысленное движение, собираясь заехать в ухо ближайшему нахаленку, но тот ловко увернулся и швырнул в Арсения горсть гороха.
– Не могу, – простонал Барсуков, потирая ушибленную макушку. – Их нельзя выгнать Это шуликуны.!
– Кто?
– Шуликуны. Убитые матерью дети. Вы голубчик, конечно ничего не слышали об этом. Не в каждый дом они являются. А у меня… вот… – Барсуков беспомощно развел руками.
Арсений подозрительно оглядел сморщенные рожицы не то старичков, не то новорожденных. В ответ они все дружно высунули синие язычки.
– Понимаешь, голубчик, – Барсуков доверительно ухватил Арсения за рукав, – у Анюты до того, как мы поженились, было одиннадцать абортов. Ну и… эти шуликуны и объявились. Все одиннадцать.
– Не многовато ли? – поморщился Арсений.
– А в чем дело-то? – повысила голос Анюта, до того не обращавшая никакого внимания на рассуждения мужчин. – За удовольствия платить надо. У Машки Дятловой тридцать абортов было – и все путем. Она к разным врачам бегала, чтоб скоблиться почаще, не дожидаясь, пока полгода пройдет. И никаких шуликунов. Ни единого! А ты развел всякую нечисть, и на меня валишь, будто я одна во всем виноватая!
– Анюточка, милая, кто ж тебя винит! Жизнь наша подлая всему причиной. Жизнь подлая с трагическим акцентом. А тут дверь в тонкий мир нежданно приоткрылась. Каюсь, милая, каюсь – моя ошибка!
Тут шуликун отважился наконец спуститься с верхней полки стеллажа. Арсений подпрыгнул и на лету вырвал у воришки листок, однако не совсем удачно: половина страницы осталась у малявки, а другая половина перекочевала к Арсению.
Барсуков взял обрывок страницы и бережно разгладил.
– Вы любите сказки, Арсений?
– Терпеть не могу!
– А зря. Представьте, живет себе одинокая старуха много-много лет. За семьдесят уже перевалило. А может и за восемьдесят. И вдруг появляется у нее неизвестно откуда ребеночек. Да не маленький, из колыбельки, а юноша, полный сил. Никогда не поверю, что вас не восхитит подобный сюжет!
– Отвратительная история.
– Вы, голубчик, ревнуете. И совершенно зря. Ведь вы – не Эрик. И никогда, к вашему счастью или несчастью, им не станете. Все, что у вас было от Эрика, – это серебряный крестик. Тот, который забрал Фарн, не так ли?
Глава 6
Было очень холодно. Воздух – ледяной. Кроватка – как лед. Несмотря на бесчисленные платки и одеяла, в которые он был укутан, холод пронизывал до костей его крошечное тельце. Он хотел заплакать, но лишь беспомощно кривил губы, для плача не осталось сил. Почему никто не пожалеет его бедный животик, который сводит от голода? Почему никто не даст маленький черный вкусный-превкусный сухарик, который можно долго-долго грызть, как конфетку? И куда ушла мама?
А потом холод кончился. Правда, он не почувствовал и тепла. Но холод отступил. Кто-то наклонился над кроваткой, осторожно, как листья с кочана, стал снимать с ЭРика тряпицы – одеяла, платки, шарфы. Вот исчез последний платок, и тогда ЭРик увидел над собою изрезанное морщинами лицо. В то время как глаза у незнакомца были совсем молодыми – глаза человека, мечтающего о параллельных мирах. Седые, коротко остриженные волосы, длинный, немного отвислый нос, тонкие бесцветные губы – лицо юноши и старика одновременно, оно казалось знакомым, как будто ЭРик видел его вчера, но почему-то забыл об этом.
Старик осторожно взял на руки крошечное тельце младенца. ЭРик не чувствовал его ладоней – от них не исходило ни тепла, ни холода, – будто воздух держал ЭРика и не давал упасть.
– Надо торопиться, – прошептал старик. – Сейчас придет трамвай, мы должны успеть. Вернуть. Тебя. Назад. Жаль, ты ничего не знаешь обо мне. Жизнь моя забыта. Еще одна из тысяч тропинок заросла травой. Но ты можешь верить только себе, потому что ты на меня похож. Не бойся, мой мальчик. Никогда не надо бояться того, что дОлжно исполнить. Этот страх перед огромностью труда убивает слишком много благих начинаний. Человек устает, еще ничего не свершив. Вскоре ты родишься заново. Кто помнит час своего рождения, пройдет по лезвию ножа. Перунов глаз смотрит на тебя…
