Вера Ковальчук - Младший конунг
Она часто вспоминала о сыне, который где-то там, далеко на юге, может быть, воюет, может, и нет, и о дочери, оставшейся в Трандхейме. Всякий раз, когда дочь Гуннара смотрела на Хакона, она вспоминала Алов.
Через несколько дней, столкнувшись с ней во дворе, конунг протянул ей чашу, которую попросил себе в качестве своей доли добычи и, озабоченно нахмурившись, сказал:
— У меня к тебе просьба, Вороново Крыло. Ты согласишься отнести этот потир моему духовнику? Я забыл о том, что должен отдать ему эту вещь. А сейчас я слишком занят.
— Отнесу, почему же нет, — ответила удивленная Хильдрид. — Как ты назвал этот предмет?
— Потир.
Она пожала плечами и взяла чашу. Та оказалась тяжелой.
— Я готова помочь тебе, конунг, но ты уверен, что священник станет со мной говорить?
— Станет. Да и говорить тут, считай, не о чем, — и Хакон заспешил обратно в длинный дом. Он был без плаща и шапки, должно быть, и не собирался надолго покидать теплую залу.
Гуннарсдоттер пожала плечами и, сунув чашу под мышку, направилась к берегу.
Там, прилепившись к ограде, стояла палатка, поставленная для священника. Его никто не гнал из теплого дома, и он частенько ел за одним столом с викингами, но, как говорили, в своей палатке каждый вечер устраивал ритуалы поклонения своему богу — оттуда периодически потягивало чем-то сладковатым, доносилось негромкое дребезжащее пение. Туда очень часто заглядывали Хакон и Кетиль, еще один ярл конунга, пришедший с ним из Англии. Надо сказать, что второй посещал палатку реже, но зато куда назойливее, чем правитель Нордвегр, демонстрировал свое отличие от скандинавов-язычников.
Палатка была небольшая, серая, с костром, разложенным неподалеку от входа и с приоткрытым пологом. На огне стоял котелок со снегом, уже начавшим таять.
Хильдрид остановилась у входа, сперва не решаясь идти дальше. Постучала по шесту, чтоб привлечь внимание копошащегося внутри священника. Звук получился до неприличия глухим.
— Хей! — окликнула женщина.
Шебуршание смолкло. Подошел священник, приподнял полог и вопросительно посмотрел на Хильдрид.
Он был одет в рабочую рубаху и штаны, свое длинное священническое одеяние, видимо, скинул, чтоб не запачкать. Он, должно быть, прибирался в палатке, которая служила храмом — что-то мыл, что-то чистил и перебирал. Из-под полога на Гуннарсдоттер повеяло приятным, хотя и душноватым на ее вкус запахом. Она непроизвольно потянула носом и припомнила, что южане любят благовония и ублажают ими своих богов.
Но священник совсем не походил на изнеженного южанина. У него оказалась пышная русая борода, густой венчик волос вокруг выбритой тонзуры и плечи молотобойца. Глядя на его огромные, как котелки, ладони, Хильдрид вдруг припомнила колдуна, который лечил ее когда-то и предрек кому-то из ее потомков незаурядную судьбу — у него были такие же огромные ручищи. А этот священник мог бы стать хорошим воином, но почему-то отдал себя служению Богу.
— Здравствуй, — хрипло сказала она. Прокашлялась, но это не помогло. — Конунг просил передать тебе это, — и протянула ему чашу на высокой ножке с выпуклыми крестами.
— О, — священник с благоговением принял потир. — Благодарю тебя, воин.
Хильдрид вспомнила, что одета она по-мужски, что не оставила в вещах меч, да еще снова вместо шапки надела войлочный подшлемник, как привыкла. Она улыбнулась и стащила подшлемник, выпустив на волю свои густые локоны. Конечно, она до сих пор коротко стриглась, но вьющиеся волосы придавали лицу чисто женское выражение.
— О, — произнес священник. — Прости. Я спутал тебя с мужчиной.
— Ты не одинок в своих заблуждениях.
— Надеюсь, ты не обиделась.
— Нет, конечно, — дочь Гуннара выставила руку, придерживая полог. Священник вернулся в палатку и поставил потир на низкий столик. Похоже, он вовсе не возражал, чтоб язычница заглянула внутрь мира христианских святынь. Рассудив, что если будет нельзя, то ей об этом скажут, Хильдрид продолжала смотреть.
В шатре царил легкий беспорядок. Похоже, священник решил почистить песочком все священные предметы, какие у него были, поэтому на полу шатра лежал кусок толстой кожи с грудой мелкого песка и обрывок грубого сукна. На столике были расставлены чаши, блюда и какой-то сундучок затейливого вида. На подставке лежала огромная книга, закрытая, а над ней висело большое деревянное распятие. В угол была запихана туго скатанная постель — похоже, священник был аккуратистом.
— Послушай, давно хотела спросить кого-нибудь из вашей братии, — начала Хильдрид и замолчала. Потом, помедлив, добавила. — О вашем Боге.
— Спрашивай, конечно.
— Да вот... Все ваши проповедники твердят, будто ваш Бог — един. Один, в смысле. Как такое может быть, что он был один?
— Именно так и должно быть.
— Да как же он сможет справиться со всеми делами?
Священник развел руками. Он не рвался проповедовать, и это очень понравилось женщине. Ей не нравилась назойливость, а этот человек вел себя так, будто был совершенно уверен в своей правоте, но уважал и чужие воззрения. И говорил о своих лишь тогда, когда собеседнику было интересно.
— Бог всемогущ, — просто сказал он.
— Да как бы он ни был всемогущ! Представь, тут и войной надо заниматься, и землей, и морем, и сезонами... Всем!
— Как и конунг, который правит на своей земле, занимается всем разом.
— Но у конунга под началом не вся земля, а лишь ее часть. Конунгов много.
— Но и Бог немного посильнее конунга, — улыбнулся священник и добавил. — Если ты хочешь, зайди. Если это не противоречит вашим языческим законам.
— Ты так запросто произносишь это — языческие законы, — удивилась Хильдрид, входя. С любопытством огляделась — ничего особенного. Палатка как палатка, только маленькая. И разделена пологом на две части.
— Господь не карает за недомыслие, — туманно ответил священник. — И за ошибку... Как тебя зовут?
— Меня называют Равнемерк, — осторожно ответила женщина.
— Вороново Крыло? Я не очень силен в вашем языке.
— Ты из Англии?
— Я родился в Нортумбрии. Но жил в Области датского права. Был рукоположен, проповедовал. Потом перебрался под покровительство короля Адальстейна. Он — хороший христианин.
— А как мне тебя называть?
— Как угодно. Называют меня по-разному. Кто — Холен, кто — Эдвин, кто — отец Ассер.
— Мне легче Эадвин.
— Пусть так, — священник отставил потир и присел на край скамьи. — Так о чем ты на самом деле хотела спросить?
Хильдрид подняла глаза. Со стены на нее смотрел распятый. Вернее, сильно сказано, «смотрел». Глаза у него были затуманены, именно так, как бывает у человека, умирающего в муках. Глаза затуманены, но лицо строгое, сдержанное.
