Ирина Якимова - Либитина (СИ)
Его слова катились гладкими одинаковыми бессмысленными камушками. Я поймала лишь один, хоть как-то тронувший, угловатый:
— Ты уверен, что охотники отпустят тебя, Эрвин? Боюсь, это клуб с пожизненным членством.
— Уйти от них можно единственным способом: встав на сторону тварей, обретя равную им силу, — он вздохнул, хотел сказать еще что-то угловатое и чуть царапающее мою оледеневшую душу, но не решился. Опять пустил горстку гладких, ничего не значащих камушков:
— Я сожалею, леди Эмендо. Я привел вам лошадь, уезжайте, когда захотите.
Опять пришлось чуть шевельнуть замерзшими губами:
— Спасибо за помощь.
Немногих оставшихся верными слуг, принявших участие в похоронах Антеи, я отпустила раньше, как и нанятого возницу. Они уехали в повозке, в которой сюда привезли гроб. Я сказала увести и мою лошадь, было жаль оставлять животное на холоде на долгие часы: я не собиралась покидать могилу дочери. Слуги послушались, но через пару часов тактично отправили ко мне Эрвина с новой лошадкой.
Эрвин ушел. Через несколько минут послышался удаляющийся стук копыт его лошади. Оставленная для меня пока стояла тихо, и я не стала подниматься с колен. Сейчас нужно было прочесть молитвы, которым учили родители, но святые слова не шли на язык. Воспоминание о распятиях, которые Гесси раскладывал на столике Антеи, мешало их произнести. Я закрыла глаза, начавшие слезиться от ветра, и неожиданно для себя тихонько пропела:
— Пройди по тонкому лучу, — голос, в последние три дня ставший воплощением моей боли, мой верный инструмент, вспомнил начало старинного стиха прежде разума и сердца. Так пальцы помнят, как сыграть песню или танец на лютне и флейте, даже когда бальный зал пуст, дом обветшал, а друзья, которых можно было бы порадовать мелодией, давно гниют в могилах. Но откуда я помню этот стих? Ах да, он из сказки о колодце Лесной Старухи. Заклинание, которым сестра исцелила побывавшего в темном мире брата. Когда Антея просила меня вспомнить его, я не сумела, а сейчас слова так и бегут с языка.
— Потом — по светлому мечу…
Зачем мне рассказали эту сказку? Зачем я рассказала ее дочке? Ведь нужно было рассказать совсем другую сказку нам обеим, страшную и правдивую. О проклятиях, которые нельзя исцелить никакими заклинаниями. О беспомощности любви, иллюзорности надежды, слепоте и жестокости веры. О равнодушии родных, о лжи учителей, о предательстве любимых. -
Картинка ритуала в спальне дочки опять встала перед глазами. Вернее, она была перед ними последние три дня. Она отпечаталась на внутренней стороне век, она бледным, но постоянным фоном накладывалась на реальность, некоторые мысли и случайные слова лишь делали ее безжалостно яркой. Я затрясла головой, как припадочная, но отогнать видение окровавленного кинжала и неподвижного тела на постели не смогла. Осталось сжать зубы и при себя повторять слова старинного заклинания, хоть как-то держащие на поверхности зыбкого, затянутого призрачным маревом болота реальности. Эти фразы были узелками на нити, отмечающими вехи пройденного многими, а теперь легшего передо мной пути.
— Умойся звездным дождем…
Один раз мы с Антеей видели звездопад. Дочери тогда было восемь лет. Я специально разбудила ее глубокой ночью, чтобы показать удивительное зрелище. «Небо ожило!» — закричала она спросонья. Но так и не проснулась совсем, потому что наутро призналась: «мне сегодня приснилось, будто мы катались на звездах. Смешно, правда, мама?»
«Мама?» — и ее лицо на постели, повернутое ко мне… И я протягивала к ней руки через три черных дня и три залитых сиянием безумия ночи, через границу между миром живых и миром мертвых, и верила, что дотянусь, коснусь. Пустите! Антея! Антея! Не верится, что там, под черным холмиком земли — все, что осталось от нее в этом мире. Она была юной и красивой. Упрямой и капризной, скрытной и молчаливой, так не похожей на мать, готовую принести весь мир ей в жертву, и так похожей на отца, положившего ее на алтарь для жертвоприношения. Она была талантливой и чуткой к красоте мира. Безжалостная и ранимая, умная и доверчивая, послушная бунтарка… — Но к чему все эти слова? Хватит и четырех, тех, что написаны на валуне, отмечающем изголовье могилы: «Она была моим ребенком». Кусочек моей плоти, эхо моих мыслей, легкокрылая птица моих мечтаний… — она была моим ребенком.
— Оденься грозным огнем…
«А в Карде в семейном склепе Эмендо сегодня похоронили большую восковую куклу…» — «Что за мешанина мыслей? Действительно, достойно сумасшедшей!» — Похоронами Антеи ведал муж, меня он всем представлял помешавшейся и держал взаперти. Но я сумела через Эрвина связаться с Нарро и убедить помочь нескольких старых слуг. В день похорон моя темница была отперта. Нарро подновил лицо кукле, которую в меня швырнула Антея, ее обрядили в платье дочери. Куклу я оставила Эреусу: пусть просит у нее прощения, пусть целует ее в гладкий холодный лоб, пусть хоронит ее в семейном склепе. А я с настоящей Антеей поехала к истоку Несса.
— Там, на мосту, над рекой, текущей вспять..
Если б пустить время вспять! Выхватить у Гесси кинжал до ритуала, и из-под льда пробьется один тонкий ручей, отпустить Антею до прихода Эреуса, и ручей пробьет во льду основательную дыру, вместо танца с Митто, вместо разглядывания последствий трапезы тварей схватить дочь в охапку, в экипаж и домой, домой, домой… — и лед вокруг ручья пойдет трещинами. Река времени сбросит сковывающий панцирь и вся потечет за ручьем, пробивая новое русло, унося нас в счастливую жизнь…
Из белого неба повалил снег. Он ложился на черное пятно земли, скрывая место последнего упокоения Антеи Эмендо. Ветер вил узоры по льду по-прежнему плененного зимой Несса. Нет, не пойдет лед трещинами, не потечет река вспять, в безумный мир сгоревшей надежды, могила дочери затеряется в бескрайнем снежном поле…
Невдалеке заржала лошадь, испугавшаяся, что хозяйка решила заморозить ее заживо заодно с собой. Жалобный зов разбудил во мне инстинктивный отклик. Я с трудом разогнула окаменевшие, нечувствительные от холода ноги, поднялась. Добрела до лошади, укрытой теплой попоной, погладила по шее:
— Сейчас поедем.
Снег валил все сильнее. Я обернулась на реку и могилу на берегу, пока их еще можно было разглядеть в белой мути, и за мельтешением снежных хлопьев вдруг привиделся весенний Несс. Остатки ледяного панциря сталкивались и таяли в его черно-синих волнах. Еще сонная, река пробовала свою силу, напоенную смирением многомесячного заточения в темнице зимы. Разлившиеся воды питали окрестные поля, чтобы на них зазеленела новая славящая солнце жизнь. А река катилась: сначала медленно, а потом все быстрее, увереннее, единственным возможным, предначертанным и правильным путем — в будущее.
![Ирина Лукьянец - Академия Межмирья - Стать Ведьмой [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
