Эйв Дэвидсон - Феникс и зеркало
— Привет, гунн, — приветствовал он Огненного Человека тоном не то презрительно аффектированным, не то аффектированно презрительным. — Что нынче приволок? — И, обернувшись к Вергилию, неожиданно спросил: — Эй, Шаман-ар-Руми, не хочешь надеть медвежью шкуру? Наденешь? Я постучу для тебя в барабан.
— Существуют вещи, — невозмутимо ответствовал Вергилий, — уважаемый господин Эрнас, которые разумный человек позволить себе не может.
Эрнас было вытаращил глаза, затем сообразил, фыркнул и кивнул:
— Верно, Руми-шаман. Помню, когда я был мальчиком, Тилдас-шаман, мудрец из Ханфолка, что с Атрийского моря, надел раз медвежью шкуру. Было это на тризне по старому вождю. И что же? Они стали бить в барабаны, сам видел, а дух медведя вошел в него, вошел и не отпускал. Он раздулся сразу, выше стал, Тилдас-шаман, когти у него вылезли, точь-в-точь медвежьи, а барабан бьет себе и бьет: тум-тум, тум-тум, а-тум, а-тум.
Воспроизводя звуки гуннских тамтамов, Эрнас поднялся на ноги, утонул по щиколотки в прибрежном иле и принял точную стойку и позу медведя танцующего медведя. Глаза его вращались так, что видны были только белки, руки двигались, будто медвежьи лапы, ноги знай себе ходили вверх-вниз, вверх-вниз — с тяжелым притоптыванием. Глубокие и хриплые звуки раздували грудь гунна, и он рычал, как медведь. Вергилий ощутил, что его плоть содрогнулась от ужаса — то, что переступало с ноги на ногу перед ним, то, что топало и кривлялось, уже было не человеком, изображавшим медведя, но медведем, облаченным в шелковый халат. Наконец человек-медведь остановился, рухнул на песок и будто уснул как зверь. Вергилий не успел еще сделать шаг назад, как Эрнас вскочил на ноги, теперь уже похожий на человека, рассказавшего им историю. Что же, так истории сначала и рассказывались, — пришло на ум Вергилию, — это уже позже их стали записывать сочинители.
— Ну, тут гунны устали, — продолжал Эрнас. — Хватит! Ахой! Тилдас-шаман! Аваст! Подымай якорь, отлив, плыть пора! — Он пнул ногой кого-то невидимого, скорчившегося на песке. — Вставай, вставай! Тилдас-шаман, пророчествуй нам! Что рассказал тебе дух нашего старого вождя, что сообщили тебе духи наших дедов и бабок?
Внезапно человек вновь сделался медведем и закрутился на своих четырех лапах — медведь это был, медведь…
Стирая выступивший на лице пот, Эрнас сел на песке:
— Но ничего не сказал Тилдас-шаман. Ни слова. Ни слова не сказал он с тех пор. Дух медведя как вошел в него, так и не отпускает до сих пор. Держит его своими когтями в медвежьей шкуре. Вот так-то, Шаман-ар-Руми! Хорошо, что ты не согласился, но еще лучше то, что ты не сказал мне прямо «нет», потому что «нет» морским гуннам не говорят. Государственные бумаги — что в них? Зачем они?
Внезапная перемена темы не смутила Вергилия.
— Чтобы продемонстрировать тебе, что я прибыл сюда не только по своему делу, но и по делам самого Императора, и получить от тебя разрешение посетить твоих вождей. Чтобы составить с ними договор о дружбе с Домом Августа. А еще — чтобы получить от них надежного проводника на Кипр, по тем же Императорским делам.
Эрнас пожал плечами и поднял весло, над которым трудился.
— Нету у нас тут сейчас никаких вождей. Вождь Отилл где-то возле Малой Азии. Вождь Осмет в Александ-и-Рими — как вы ее называете? Ал-аксан-рия? Требует большого выкупа. Нету вождей. Так что нет ни разрешения, ни проводника. Ступай. — Его рука почти уже указала направление, куда Вергилию следует отправляться, однако же, внезапно вспомнив о своей должности, Эрнас сбавил спеси. Медленно и торжественно он воздел руки и произнес: — Если бы я, представитель морских гуннов, мог помочь людям с письмом от Августа и его Дома, я бы им помог.
— Ты можешь помочь, — подсказал ему Вергилий. — Пропусти нас к своему вождю.
— Да разве ж я не сказал? Нет тут вождей!
— Но есть еще третий вождь, а о нем ты не сказал ничего.
По лицу Эрнаса пробежало искреннее недоумение, он нахмурился, мучительно пытаясь разрешить загадку. Наконец перекосился от смеха, забился в конвульсиях и через силу выдавил:
— Вождь Байла?! — хохотал он, брызгая слюной в лица странников. — Так что же, вы, значит, слыхали о нашем знаменитом вожде, да? — с трудом переводя дыхание, спросил он, отсмеявшись. — Что же, в ваших городах — как их? — Риме, Александ-и-Рими, Джерус-и-Рими… там повсюду звучит имя вождя Байлы? Ну и делишки… Ладно, дам проводника. Надеюсь, Дому Августа это сильно поможет.
И он дал проводника, а точнее, сразу двух. Белый конский хвост, который надлежало привязать к мачте судна, и одного из своих домочадцев, в чьи обязанности входило объяснять любому судну гуннов о том, что именно в этих водах делают чужаки, да еще с их талисманом на рее. Человек этот был сморщенный, без возраста, выглядел как и все его сородичи. Со взглядом, слишком презрительным, дабы его можно было счесть усмешкой, он отказался уйти с палубы. Всю дорогу он провел на юте, завернувшись в полуистершуюся волчью шкуру. Что он пил, никто так и не выяснил, питался же темными полосками сушеного дельфиньего мяса, которое доставал из кожаной куртки. Этот рацион ужаснул команду корабля.
— Дельфин… — сказали они Вергилию, — это же друг человека, а как человек может есть своих друзей? Эти гунны, — решили они сообща, — верно, не люди вовсе, а демоны.
Причал морских гуннов на острове Мариссиус пребывал в дреме. Угрюмо и нечленораздельно проводник указал, где пристать. У берега было глубоко, под водой тут находился кратер давным-давно затухшего вулкана, так что птичья фигурка на носу корабля бросила свою тень не на прибрежный песок, но на грубую гальку, на камни, поросшие сорной травой, и на обломки давным-давно упавшей колонны.
Сквозь ушко в каменном столбе был продет перлинь, провожатый соскочил на берег, возле корабля собралась небольшая толпа любопытных мальчишек и старух — вот, собственно, и все, чем было отмечено прибытие чужаков в пиратскую резиденцию.
Повсюду виднелись тенты и палатки, разбросанные вдоль берега, среди кедровых и сосновых деревьев. Их, впрочем, было куда меньше, чем кораблей в порту. Некоторые из судов стояли тут так давно, что двери на них покосились, а на палубе успела прорасти трава. Мужчины среднего, самого боевого, возраста сидели, привалившись к косяками дверей или к блокшивам, и занимались тем, что затачивали концы абордажных крюков, да кое-какой прочей неспешной работенкой, предназначенной скорее для того, чтобы просто провести время. Впрочем, как заметили путешественники, вдобавок к своему зрелому возрасту каждый из них имел какой-либо изъян, явно мешавший им участвовать в битвах. Было тут и несколько стариков, но очень мало, поскольку до преклонных лет гунны стараются не доживать, предпочитая смерть в бою. Зато хватало старых женщин, и женщины эти выглядели ужасающе: иссохшие, наполовину лысые, полунагие, с высохшими грудями, которые постоянно выскакивали из-под одежды и скукоженно болтались, состоя почти что только из одних сосков, громадных, темных, словно запекшихся. Да, это была другая сторона жизни бандитов, ясно демонстрирующая их отношение к таким вещам, как любовь, грация и красота.
