Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3
В этот раз было не похоже, чтобы мы ехали потрошить партизанские склады. Не было саней с нами, да еще, зачем-то появились вот эти немцы в звериных шкурах. Это был недобрый признак. Может быть, в самом деле, немцы, чтобы уморить партизан голодом, решили ликвидировать их базы снабжения. Попросту говоря, уничтожить села. Это был немецкий метод борьбы с партизанами, потому они и жгут села. Сколько уже сожгли. Разговоры меня пугали, тревожили, и я все время пытался угадать, куда же и зачем мы едем. Казаки шутили, иногда пели песни: 'Ой, ты Галю, Галю молодая, спидманули Галю, забралы с собою'. Я тоже подпевал.
Немцы иногда пользовались мной, как переводчиком, потому я ехал в первых рядах ближе к ним. Когда эскадрон уже въехал в село, к нам, ехавшим в первом ряду, подъехал офицер и приказал занять дом на пригорке при в въезде в село. Так мы и сделали. Подъехав к дому, привязали к изгороди коней. Казалось, дом был пуст. Никто нас не встречал. Когда вошли, то оказалось, что там жили две молодые женщины и старуха, их мать. Встретили нас приветливо. Иначе не могло и быть, мы могли обидеться и расправиться. Познакомились, разговорились. Казаки шутили с женщинами, те тоже отшучивались и, как бы, между прочим, пытались узнать цель нашего приезда. Мы делали умные липа, что-то двусмысленно отвечали, но что-либо сказать вразумительное не могли, ибо сами ничего не знали.
Минут через пятнадцать-двадцать одна из них вышла во двор. Потом через приоткрытую дверь позвала мать, за ними вслед вышла и другая женщина. Они долго не появлялись, и кто-то из казаков решил проверить, куда это они подевались. Не прошло и минуты, как он снова вбежал в дом, бледный и растерянный. Он что-то хотел сказать, но по-видимому не мог подобрать правильных слов, стоял по середине избы и единственное, что он сказал, это было 'братцы'. Потом он сделал рукой непонятный жест и снова выбежал на улицу. Все поняли, что произошло что-то страшное. Мы выбежали вслед за ним. Над деревней стоял густой дым. Внизу в разных местах горели дома. Все сразу стало понятно, немцы жгут деревню. Женщины, хозяева дома, куда-то исчезли, а мы стояли и сверху с пригорка смотрели на дела европейских пришельцев, перепуганные неожиданным поворотом событий. Мы молча возмущались и не знали, что делать. Они же, женщины, знали, что им делать. Благоразумно, молча и незаметно, куда-то сбежали.
Пока мы смотрели на огромный пожар и приходили в себя от потрясающего зрелища, в голове все это время крутилась фантастическая мысль, вроде какой-нибудь злодейской киносказки. Вначале показывают мирную жизнь волков с мирными овечками или зайцами. Волки забыли, что они волки и у них есть страшные зубы, а овечки тоже не боятся волков. Все они веселятся, делают друг другу приятное, живут дружно и ни каких проблем. Все позабыли про страх, про сущность каждого, данную им природой. Но вот сверкнула молния, грянул гром. Каждый очнулся от колдовского оцепенений и почувствовал себя тем, кто он есть на самом деле. Волки раскрыли рты и оттуда сверкнули зубы. Слабые и беззащитные зайцы и овечки бросились бежать, чтобы спастись от растерзания вчерашними друзьями и почти братьями. В данном случае овечками должны были быть женщины, хозяйки русской избы, стоящей на пригорке возле деревни. Отдельно обижать женщин, персонально за что-либо, никто не собирался. Они вместе с их домом должны были быть уничтоженными потому, что жили в той деревне, которую немцы приговорили к уничтожению. Без зла и без обиды. Они, женщины, первыми сообразили, что им было нужно делать. Пока мы, волки, стояли в оцепенении, что-то соображали да раздумывали, их уж и след простыл. С собой они ничего не взяли. Как были в платьях, так и исчезли молча. По-видимому, они были давно наслышаны о подобных расправах.
Вокруг по соседству было уничтожено несколько таких же сел. Сегодня дошла очередь и до них. Так что то, чего они так боялись и все же надеялись, что их не коснется, дошло и до них. Я не скажу, что мы злодеи и у нас было намерение обидеть мирных женщин. Но как бы то ни было женщины поступили правильно. Так на их месте сделал бы каждый. Сбежал от греха подальше.
- Вот гады, - сказал один из казаков, глядя на пожар. Другой, наверное, развивая мысль первого, продолжил:
- Опять всю деревню сожгут.
Я не понял, кого они ругают, немцев, или еще кого-то. Но, наверное, не себя, казаков, разоряющих русские села по приказу немцев. Немного постояв и сориентировавшись в обстановке, они пришли к пониманию, что сгорит все и все пропадет зазря. Казак, который был постарше, сказал:
- Чего зря смотреть, пошли в хату. Посмотрим, чего там бабы побросали.
Мне было не интересно лазить по сундукам в хате и я не пошел. Сказал, что поеду вниз в деревню, посмотрю, чего там делается.
Настроения у нас были разные. В их компании я был вроде третьего лишнего, и они охотно отпустили меня. Сказали, если чего, то сразу возвращайся.
Я сел на коня, спустился в село и оказался в центре происходящего. Село зажгли сразу в нескольких местах. Огонь, дым. По улицам мечется перепуганный скот. Людей, жителей деревни, не видно. Их как будто здесь никогда и не бывало. От дома к дому степенно не торопясь ходят немцы. У них в руках соломенные факелы. Они подносят их к соломенным крышам крестьянских изб. Посмотрев, как она горит, идут к следующему дому. Внутрь дома они не заходят. Им безразлично, есть ли кто внутри дома и какое имущество там сгорит. Этим занимались русские казаки. Они шли впереди немцев, заходили в хату, чего-то там делали, и так из дома в дом. Иногда они чего-то держали в руках. Наверное, что-то им нужное или ценное. Привязывали к седлу и шли дальше. Однако основная масса казаков было где-то в другом месте. Наверное, в оцеплении села, чтобы деревенский народ не разбежался. Вокруг с грохотом рушились горящие избы. Вверх поднимался огонь, огненные столбы. В воздухе летала горящая солома, пепел. Вокруг метался и ревел перепуганный скот, куры, гуси. И никому все это было не нужно.
Откуда-то доносились человеческие крики. На фоне такой сумятицы спокойно от избы к избе с факелами в руках деловито ходили и жгли дома немцы. Возле горящего дома было слышно, как во дворе страшно визжит и лает собака. Подъехал поближе. Во дворе, на привязи, металась собака. В сумятице страшных событий хозяева позабыли спустить ее с цепи. Рядом ходил немец, поджигатель домов. Он пытался подойти к ней поближе и спустить с цепи. Но она с таким остервенением бросалась на него, что тот отошел. Чего-то вынимал из сумки, бросал собаке, пытаясь успокоить ее, но та с лаем бросалась на него, пряталась в конуру и страшно визжала. Я подошел поближе. Немец почему-то смутился, сказал по-немецки:
- Фарфлюхьер хунд, - и ушел. Я тоже побоялся подходить к собаке. Уж больно свирепо она бросалась на нас, и тоже вышел вслед за немцем. Тот взял пучок соломы, зажег его от горящей крыши и пошел к соседнему дому, не интересуясь, есть ли кто в доме или что там сгорит. Поднес огонь к крыше. Соломенная крыша сразу загорелась, пламя быстро набирало силу. Немец деловито посмотрел, как горит, взглянул на меня. Я стоял рядом. Что-то сказал по-немецки и пошел к следующему дому.
