Дмитрий Воронин - Гавань Семи Ветров
— Вот и сделалось по-твоему, маг. — Барон тяжело рухнул в кресло. Хмель еще не выветрился у него из головы… наверное, прогулка по свежему воздуху совсем не повредила бы Динасу ди’Флуру, но он считал себя человеком разумным, а потому захватывать магичку и ее спутника отправил только воинов во главе с десятником Сваном. Мало ли что могла магичка выкинуть — барону были известны случаи, когда разбушевавшегося мага удавалось остановить лишь тогда, когда тот исчерпывал все свои силы. Как правило, к этому моменту число противников мага заметно сокращалось.
— Прошу прощения, господин барон… мы, помнится, договаривались, что обоих надлежит убить, просто и без затей.
— Не помню таких договоров, — фыркнул барон. — А если бы и так, то что? Считай, маг, что я передумал. Ежели за головы этих двоих награду назначили, не иначе, за живых-то больше дадут.
— Не зазорно ли будет благородному барону торговаться будто в лавке?
— А это мне решать, что зазорно, а что и нет, — насупился ди’Флур, буравя мага неприязненным взглядом из-под косматых бровей. — И тебе, Дорх, следует придержать язык. А то он, думается мне, слишком уж длинен стал. Не пора ль укоротить…
— Может быть, господин барон вспомнит, что он беседует не с темным крестьянином, а с магом! — вспыхнул Дорх дер Лиден, которого и так донельзя утомляла необходимость лебезить перед бароном. Теперь, когда дело было почти сделано и объект его мести был, можно сказать, на расстоянии вытянутой руки, Дорха злила каждая секунда промедления, и он начал уже постепенно утрачивать контроль над своими поступками. — Может быть, господин барон подумает о том, что не след иметь мага своим врагом? И что стоит подумать об исполнении обещаний, даденных господином бароном.
Даже в полумраке было видно, как наливаются бешенством глаза барона. Огромная фигура Жинаса ди’Флура поднялась с кресла и шагнула по направлению к Дорху. Тот отступил назад, шаг, еще один, и еще… Сам Дорх считал себя человеком рассудительным, и если половина его души возмущалась творимой бароном несправедливостью (а нарушать данное ему, Дорху дер Лидену, слово, было, безусловно, верхом несправедливости), то другая часть шептала, что сжечь сейчас барона, хозяина этих земель, — это совсем не то что устранить пару тройку мелких личностей, о которых никто потом и не вспомнит. Конечно, он, Дорх дер Лиден, великий маг… но вступать в бой со всей замковой стражей — это, пожалуй, лишнее…
Додумать он, впрочем, не успел. Может быть, Дорх и достиг кое-чего в магии, может, он и сумел прирастить себе новую руку взамен отрубленной, но обзавестись глазами на затылке он не позаботился. А потому он воспринял кивок барона как согласие того с предъявляемыми требованиями. А не как знак тому, кто стоял за спиной у мага.
Что бы там ни говорили, а лучший способ заставить мага не колдовать — это как следует дать ему по голове. Впервые в жизни Дорху пришлось убедиться в справедливости этого мнения на собственном опыте.
— Угрожать мне вздумал, червь?
Барон, презрительно пнув бесчувственное тело, усмехнулся. Затем повернулся к здоровенному, еще крупнее барона, слуге, исправно выполнившему свою миссию и теперь ожидавшему дальнейших указаний.
— Его тоже в темницу… — Он на мгновение задумался, затем мстительно добавил: — В ту, с крысами. И не кормить… жрать захочет — пусть охотой займется. У двери часовых с арбалетами, двоих… нет, четверых. Ежели что — стрелять сразу, не жалеть. И прикажешь скакуна оседлать, с утра в столицу поеду. Сван и еще трое — со мной. Остальным службу блюсти. Ясно? Ну так и вон отсюда.
И в самом деле, зачем менять свои привычки?
Процесс возвращения сознания был похож, наверное, на отчаянные попытки тонущего вырваться на поверхность. Отчаянный рывок, глоток живительного воздуха — но что-то тяжелое тянет вниз, и снова медленное погружение в пучину беспамятства. И вслед за глотком воздуха — вспышка боли. Каждый раз, снова и снова…
Постепенно он начал медленно осознавать, что все еще жив и что это непрерывное выныривание и погружение — более чем игра воображения, попытка сознания найти мпромисс между болезненной реальностью и куда более риятным небытием.
Он открыл глаза. Ничего не изменилось — та же чернота, что была перед ним и ранее, осталась и сейчас. Подумав, он решил, что сейчас тьма все же не столь уж непроглядная… нет, определенно можно было что-то разглядеть. Денис даже попытался сосредоточить разбегающиеся глаза на каком-то относительно светлом пятне, как чей-то сапог с силой врезался ему под ребро. Боль словно шилом пронзила тело, и против собственной воли Жаров издал короткий стон.
— Воистину тьма есть враг людской, — проворчал невидимый в темноте человек. Похоже было, что он не намеренно пнул пленника, а просто споткнулся в потемках. Послышался звон металла.
Через некоторое время зрение почти вернулось. Оказалось, что в окружающем Жарова пространстве не так уж и темно — крошечная лампа, явно масляная, немного освещала просторное помещение, окруженное стеной, сложенной из массивных каменных блоков. А еще он понял, что привидевшаяся ему тяжесть действительно существует, — правую ногу охватывало что-то жесткое… Кандалы?
— Где… я?..
Слова давались тяжело, язык, обычно такой послушный и гибкий, теперь ворочался во рту с явным трудом, а потому и речь получалась невнятной, больше похожей на мычание.
— Гляди ж ты, очнуться изволил! — В голосе тюремщика, тощего человечка, одетого во что-то темное и, кажется, не очень опрятное, сквозило откровенное удивление. — Надо же! А Сван врал, что ты полдня проваляешься. Видать, стареет бугай, не тот уж удар. Да, стареет…
— Где я? — снова спросил Жаров, чувствуя, что по крайней мере владение языком к нему возвращается.
Человечек присел на корточки и подергал какую-то железку. Эти движения отозвались болью в ноге. Жаров скосил глаза — теперь он мог разглядеть, что ногу охватывает кольцо, судя по ощущениям, явно с шипами на внутренней поверхности, от которого тянется куда-то в темноту железная цепь.
— Ты в гостях у его светлости барона Жинаса ди’Флура, да ниспошлет ему Эрнис долгих лет жизни, — высокопарно произнес хлюпик, гордо выпятив подбородок, как будто бы это титулование относилось к нему самому. — Как тебе покои, нравятся?
— Неплохо, — просипел Жаров, изо всех сил стараясь не дернуть ногой: при малейшем движении шипы впивались в кожу так, что хотелось взвыть. — Очень уютное… местечко. Только вот не помню, чтобы принимал предложение барона наведаться в гости.
— Любое приглашение допускает возможность несогласия, — глубокомысленно изрек хлюпик, — а потому господин барон никого не приглашает. Он желает — и его желания, что характерно, незамедлительно исполняются.
