Гай Юлий Орловский - Мир Трех Лун
— С трудом, — ответил я скромно. — А почему она здесь?
— Руководила набегом на земли королевства, — ответил он. — Отряд разбили, ее захватили в плен. А здесь маги перед отправкой в бордель для солдат признали ее дочерью короля. Тут уж либо убивать как врага, либо предоставить ей некоторые привилегии. Конечно, рождена от рабыни и потому в высший свет не вхожа, да ее это и не заботит… Все время в походах и набегах на соседей. Дикая тварь.
Я перехватил острый, как отточенное острие копья, взгляд Гекары, брошенный в нашу сторону.
— Еще какая дикая, — сказал я; плечи у меня передернулись сами по себе. — У меня уже мороз по коже.
— Забудь, — посоветовал он. — Сегодня она здесь, завтра за сотни миль от столицы.
— Там ей и место, — буркнул я. — Здесь должны жить такие вот, как мы с тобой.
Из здания вышли трое придворных, все в черно-голубых костюмах и с множеством украшений из золота как на поясах, так и на рахтичных многолучевых звездах, у двух звезды только на груди, а у третьего даже на плече.
Мне сразу показалось, что для них слуги либо глухие, либо все настолько тупы, что даже не сообразят, о чем речь, разговаривают свободно и достаточно громко, так что даже не приходится особо вслушиваться, чтобы улавливать, о чем речь.
Самый толстый и важный, что поперек себя, выслушивает двух других внимательно, но сам роняет реплики редко, зато обдуманные либо уже приготовленные. Такие вот опытные царедворцы уже имеют набор общих слов, острот и уловок, чтобы вести разговор в нужном для себя русле, не давая втянуться в опасные интриги.
— Если она, — сказал один из вельмож, — не решится послать армию против принца…
Второй толстяк перебил:
— Принца?
Первый чуть смутился, поправил себя:
— Главаря мятежников, именующего себя принцем. Правда, и другие его называют принцем, вы же знаете, благородный глерд Кливард…
— Другие, — уточнил тот, кого назвали глердом Кливардом, — это кто?
— Мятежники, — ответил толстяк нехотя.
Третий толстяк, у которого звезда и на плече, сказал наставительно:
— Дорогой Эллиан, следите за своими словами. Вам не добиться успеха при дворе, если будете допускать такие ошибки. Вы хотите сказать, что если ее величество не решится послать всю армию или хотя бы часть против мятежников, то те вот-вот захватят королевство?
Эллиан сказал с жаром:
— Я не это говорю! Но мятеж лучше давить в зародыше…
— Опоздали, — перебил Кливард почти с удовольствием. — Мятеж уже распространился. И весьма широко. Что теперь?
— Нужно послать войска, — сказал Эллиан решительно. — Еще не поздно! Ударить всей мощью. Главных бунтовщиков перевешать на месте, остальных выпороть, половину сослать в каменоломни. А что королева? Снова ничего не делает?
— Это тоже политика, — пояснил Кливард. — Не всегда нужно спешить.
— Но пожар распространяется! Проще загасить малый огонь, чем большой!
Толстяк вздохнул и понизил голос так, что я едва-едва разобрал слова:
— Честно говоря… я согласен… однако королева тверда, как алмаз.
Эллиан сказал зло:
— Если алмаз огранить, он превращается в бриллиант и сверкает намного ярче!
Кливард погладил выпирающее брюхо, покряхтел с некоторым сожалением в голосе.
— Нет такого мастера, чтобы рискнул взяться за огранку.
— А Роднер?
Кливард подумал, кивнул:
— Разве что Роднер. Кстати, он уже давно приступил, не знали? Но его влияние растет пока слишком медленно… медленнее, чем нам бы хотелось.
— Тогда, может быть, Торанд Джоанелл?
Кливард задумался, а третий, что помалкивал, сказал густым голосом:
— Глерд Торанд весьма благородный воин и хранит честь рода. Он ничего не мыслит в придворных интригах, а его симпатии на стороне Андрианны, он этого и не скрывает.
— Глупец, — сказал Эллиан с сердцем. — Это опасно.
Кливард пожал плечами:
— Покойная королева вообще-то, как вы все знаете, собиралась отдать трон младшей. Потому Торанд и хранит ей верность, потому что это верность заветам покойной королевы. Каким образом старшая выдрала корону из рук матери, никто не знает.
— И вряд ли узнаем, — пробормотал третий толстяк, он бросил короткий взгляд в мою сторону, уловил по моим замедленным движениям, что прислушиваюсь. — Пойдемте, дорогие друзья. Тут воняет.
— Ну и ладно, — пробормотал я себе, — зато у меня эти, как их, ага… озарения! Вот сейчас пойду и озарю…
В людской уже собрались почти все, готовясь к ужину и сну, я поискал взглядом Алату, но не видно ее веселой мордочки, не слышно беззаботного смеха. Шевельнулось ревнивое чувство, не затащил ли ее кто к себе для утех, но Терда все поняла по моему лицу и пояснила шепотом:
— Не успела закончить, больно шерсть принесли плохую.
— Поможем, — сказал я самоуверенно.
Она ахнула:
— Озарение?
— Оно самое, — гордо сказал я.
Она раскрыла рот, а я принял таинственный вид и пошел в комнатку, где женщины обычно занимаются рукоделием.
Алата испуганно вскинула голову на скрип двери, я успокаивающе улыбнулся, она сказала с облегчением:
— Ох, это ты…
— Твое счастье пришло, — ответил я. — Ладно-ладно, не я, а то, что принес.
— А что ты принес?
— Новую технологию, — ответил я возвышенно.
Она слушала очень внимательно, но часто хлопала глазами, я видел по ее лицу, что почти сразу теряет нить, начал излагать еще подробнее, опустив технологию прядения в Древнем Египте. Она глупо хлопала белесыми ресницами и от изумлении открывала рот.
— Погоди, — велел я и, открыв дверь, прокричал: — Карнар!.. Фрийд!
Те не пришли, а прибежали, впервые я их позвал, а это что-то да значит, морды встревоженные.
Я успокоил, что ничего не случилось, просто озарение, очередное озарение, я же озарятель, это ко мне прет, как овцы на скотобойню, вот одно из них, слушайте внимательно…
Они слушали даже очень внимательно, мужчины вообще лучше схватывают, но женщины лучше запоминают, потом уже втроем начали объяснять Алате, наконец Карнар, потеряв терпение, сам сел за прялку.
Сперва пошло неумело и коряво, но все-таки дело сдвинулось, Карнар возликовал и на всех посматривал победно, словно стал благородным глердом.
Алата наблюдала с распахнутыми глазами, наконец завопила, что все поняла, вот теперь на живом примере видно, как и что, начала выпихивать его со своего табурета.
Прялка упала, но не разбилась, но все трое так перепугались, словно мое открытие разрушено навеки.
Успокоил, усадил Алату обратно, понаблюдали уже втроем. Она упоенно трудилась и трудилась так, что забыла обо всем на свете, даже противилась, когда ее силой потащили на ужин.
