Елена Хаецкая - Возвращение в Ахен
— Иди к Пузану, Аэйт, и спи, — сказал Синяка. — Ты устал сегодня.
Аэйт послушался. Пузан был мягким, теплым, и рядом с ним было хорошо и уютно. Почти как дома.
Горел костерок. Притихшая саламандра покорно согревала своего страшного господина, не смея озорничать. Мела метался, пылая в жару. Синяка удерживал его голову, чтобы он не ударился. Он был уверен, что Мела тоже видел Безымянного Мага, потому что раненого не отпускал цепкий ужас.
Синяка ненавидел сам себя. Самонадеянный невежда, он полагал, что творит благо, забирая у колдуна его силу. Алаг никогда не содеял бы и десятой доли того зла, которое сотворил сегодня Синяка.
«Сожрать Алага, не поперхнувшись!» В его душе осталась, может быть, одна невычищенная капля злобы колдуна — и вот она застигла его врасплох и разлилась зловонной жижей.
И все это произошло на глазах его друзей, которые никогда больше не будут его друзьями. Он может сделать их своими подручными, он может заставить их повиноваться — и это все, на что он способен. Вон как притихла неугомонная саламандра. Трусит, скотинка. Синяка вдруг понял, что Ларс Разенна была прав, когда прогнал его от себя.
Мела опять застонал и начал бормотать. Синяка беспомощно смотрел на него. Его можно вылечить, пустив в ход свою силу. При мысли о магии Синяка ощутил приступ тошноты.
Мела снова закашлялся, и кровь потекла по его подбородку.
— Господин Синяка, — сонно пробубнил великан, приподнимая голову с трухлявого бревна, — вы бы его зарезали, что ли… или уж тогда лечите, а то вон какие муки. Стонет, кашляет, спать не дает. У, мелочь болотная…
Готовые исчезнуть в лесу, Мела и Аэйт стояли на краю поляны. Так стояли братья и в тот день, когда Синяка впервые встретился с ними: Мела впереди, Аэйт на полшага за его спиной. Воин и его тень.
Но сейчас Мела выглядел суровым и постаревшим. Короткие волосы падали ему на глаза, и он то и дело смахивал их. Его раны, перевязанные бурыми от проступившей крови льняными полосами, больше не кровоточили, и слабости он не ощущал. Две стрелы Сорака, которые вчера вытащил чародей, Мела заткнул за пояс. Он взял себе длинный меч Гатала и набросил на свои голые исцарапанные плечи волчью шкуру вождя.
Аэйт тоже изменился. Он не был больше смешливым подростком, который умел видеть скрытое лучше, чем любой другой из его племени, и иногда опасно шутил со своим даром. И Синяка хорошо понимал, что Аэйт не был больше тенью.
— Прощай, — сказал Мела Синяке.
Аэйт грустно смотрел на чародея.
— Прощай, Синяка…
Братья отступили на шаг и исчезли в чаще.
Синяка вздохнул. Правильно, что они оставили его. Ему нельзя иметь друзей.
Он нагнулся к погасшему костру и бережно взял в руки саламандру. Ящерка притихла на его ладони, испуганная. Она тоже боялась его.
Синяка не хотел иметь рабов. Если он обречен становиться господином своих друзей, ему лучше оставаться одному.
Он тихонько подул на саламандру, и по выгнувшейся спинке ящерицы пробежала волна жара.
— Беги, — сказал Синяка.
Он опустил ее на траву. Она помедлила, словно размышляя, не шутит ли господин маг, а потом, мелькнув огненной струйкой, пропала среди серых камней.
Оставалось последнее. Синяка повернулся к великану.
— Пузан… — начал он.
Великан в тоске посмотрел на него и заранее задергал бесформенным носом.
— Пузан, — повторил Синяка, — я хочу, чтобы ты ушел.
Великан замахал в воздухе огромными лапами. Его физиономия перекосилась в плаксивой гримасе.
— Гоните? — выкрикнул он. — Гоните, да? А что я за вас кровь проливал, это как? — Он пошмыгал носом и заговорил гнусаво. — Значит, теперь мы врозь, значит, ничего не считается?
Он повалился на бревно, треснувшее под его тяжестью, и громко зарыдал, сотрясаясь всем телом и утопив себя в потоках мутных слез.
Глядя на это нелепое существо, Синяка вдруг понял, что великан его не боится. Пузан знал о Синяке все и любил его таким, каким он был: с проклятием всемогущества, с одиночеством и неприкаянностью, невежественного, грубого, грязного… Синяку окатило жаром — он не мог понять, стыд это или радость.
— Иди сюда, — сказал он. — Пузан, иди сюда. Я передумал.
Погруженный в свое горе, великан продолжал заливаться слезами и не сразу расслышал. Синяка убил комара на голом плече. Все еще зареванный, Пузан медленно расцвел глупейшей улыбкой.
— А знаете что, господин Синяка, — сказал он, — вы еще не совсем негодяй… Капля сострадания в вас все же осталась. Да.
Он деловито стянул с себя синюю стеганку и принялся напяливать ее на полуголого Синяку, бесцеремонно облапив его и бормоча что-то о воспалении легких, малярийных комарах и мухах
— разносчицах сонной болезни. Синяка слабо отбивался, впрочем, без особого успеха. Застегнув на нем последнюю пуговицу, Пузан отступил на шаг и полюбовался на «господина Синяку» как на произведение искусства.
— Так-то лучше, — удовлетворенно произнес он и зачем-то обтер руки о набедренную повязку. — Куда мы теперь с вами, господин Синяка?
— Ты не знаешь, Пузан, дом Разенны на сопке еще цел?
— Цел, куда ему деться. Стоит. Только разве ж это дом, господин Синяка? Одно только название. Так, хибара, и та перекосилась. На что он вам сдался?
— Надо же где-то жить, — сказал Синяка.
— Я-то думал, вам дорога в Ахен, — осторожно заметил великан. — Ну и правильно, господин Синяка, нечего возиться с этим дурацким городом. Он у вас вроде болезни, я так думаю. Догнил уже, прости меня Ран, до неудобосказуемого состояния. Хорошее ваше решение, вот что, — продолжал Пузан, постепенно воодушевляясь. — К черту Ахен. Зачем туда идти, верно? Что нам, некуда больше пойти, что ли?
— Идти туда незачем, — задумчиво проговорил Синяка.
Что-то в его тоне заставило Пузана насторожиться.
— То есть?
— Ахен сам найдет меня, — сказал Синяка. — Он придет ко мне, когда настанет его час.
Часть вторая. КРАСНЫЕ СКАЛЫ
Дом на Пузановой сопке действительно еще стоял. Доски крыльца подгнили, и когда великан ступил на них, провалились. Пузан завяз в трухлявой древесине. Он неловко подергал ногой, выбрался и тут же провалился снова. Пригнувшись у низкой притолоки, Синяка ступил в комнату.
Здесь царил полнейший разгром. Дом был выстроен на сваях. Одна из них прогнила, и большая беленая печь, полуразвалившись, упала. Пол словно встал на дыбы. Все ящики у старого массивного комода были выдвинуты, вещей в них не было. В полутьме Синяка наступил на катушку ниток и чуть не упал. Ситцевые занавески, серые от многолетней пыли, все еще висели на окнах, но цветочки на ткани полностью выгорели. Под окном валялась толстая книга в кожаном переплете — сборник магических формул, некогда похищенный время неугомонным этрусским демоном Тагетом у тролльши Имд. Разенна то ли не захотел брать ее с собой, утратив интерес к магии миров Элизабет, то ли забыл в суете.
