Джо Аберкромби - Прежде, чем их повесят
Мерцающий свет свечей освещал её волосы, сверкал в камнях на её длинной шее, просвечивал сквозь вино, льющееся из бутылочного горлышка. Она хочет очаровать меня только потому, что у меня есть указ Закрытого Совета? Всего лишь желание быть в хороших отношениях с влиятельным человеком? Или она надеется одурачить меня, отвлечь и увести в сторону от неприятной правды? Она коротко встретилась с ним взглядом, едва заметно понимающе улыбнулась, и снова взглянула на его бокал. Предполагается, что я буду как беспризорник, прижимающий грязное лицо к окну булочной, пускать слюнки при виде леденцов, которые не смогу себе позволить? Ну уж нет.
— Куда делся Давуст?
Магистр Эйдер помедлила, а потом осторожно поставила бутылку. Скользнула на соседний стул, положила локти на стол, подбородок на руки, и посмотрела Глокте в глаза.
— Подозреваю, что он был убит предателем в городе. Возможно, агентом гурков. Рискну сказать вам то, что вы и так знаете: Давуст подозревал, что в городском правящем совете готовится заговор. Он доверил мне это перед исчезновением.
Неужели?
— Заговор в правящем совете? — Глокта покачал головой в притворном ужасе. — Такое возможно?
— Наставник, давайте будем честны друг с другом. Мне нужно то же, что и вам. Мы в гильдии торговцев пряностями вложили слишком много времени и денег в этот город, чтобы смотреть, как он падёт перед гурками, и кажется, у вас больше шансов удержать его, чем у этих идиотов Вюрмса и Виссбрука. Если в наших стенах есть предатель, я хочу, чтобы его нашли.
— Его… или её.
Магистр Эйдер приподняла изящную бровь.
— От вашего взора не могло укрыться, что я в совете — единственная женщина.
— Не укрылось. — Глокта шумно отхлебнул с ложки. — Но простите меня, если я пока не стану списывать вас со счетов. Понадобится нечто большее, чем хороший суп и приятная беседа, чтобы убедить меня в чьей-либо невиновности. — Хоть это и чертовски больше, чем предлагали все остальные.
Магистр Эйдер улыбнулась, подняв бокал.
— Как тогда я могу убедить вас?
— Честно? Мне нужны деньги.
— А-а, деньги. Всегда доходит до этого. Получить деньги от моей гильдии, это всё равно, что пытаться выкопать воду в пустыне — тяжело, грязно, и почти всегда напрасная трата времени. — Похоже на то, как задавать вопросы инквизитору Харкеру. — О какой сумме вы думали?
— Мы могли бы начать, скажем, с сотни тысяч марок.
На самом деле Эйдер не поперхнулась вином. Скорее тихо булькнула. Она аккуратно поставила бокал, тихо прочистила горло, промокнула рот уголком ткани и посмотрела на него, подняв брови.
— Вам отлично известно, что в ближайшем будущем таких поступлений не предвидится.
— Для начала меня устроит всё, что вы сможете мне дать.
— Посмотрим. Ваши амбиции ограничены сотней тысяч марок, или есть что-то ещё, что я могу для вас сделать?
— На самом деле есть. Мне нужно, чтобы торговцы убрались из Храма.
Эйдер мягко потёрла виски, словно требования Глокты вызывали у неё головную боль.
— Он хочет, чтобы торговцы убрались, — пробормотала она.
— Необходимо было получить поддержку Кадии. Если он будет против нас, то мы не сможем долго удерживать город.
— Я твердила то же самое этим высокомерным болванам уже много лет, но несмотря на это притеснение туземцев стало весьма популярной забавой. Очень хорошо, когда вы хотите, чтобы они убрались?
— Завтра. Самое позднее.
— И они называют вас самодуром? — Она покачала головой. — Очень хорошо. К завтрашнему вечеру я стану самым непопулярным магистром в новейшей истории, если вообще сохраню свой пост, но я постараюсь протолкнуть эту идею в гильдии.
Глокта ухмыльнулся.
— Уверен, вы можете протолкнуть что угодно.
— Вы жёстко ведёте переговоры, наставник. Если когда-нибудь устанете задавать вопросы, то не сомневаюсь, вас ждёт блестящее будущее в торговле.
— Торговец? О, я не настолько безжалостен. — Глокта положил ложку в пустую тарелку и облизнул дёсны. — Не поймите меня неправильно, но как женщина оказалась во главе самой могущественной гильдии Союза?
Эйдер помедлила, словно размышляя, отвечать или нет. Или оценивая, сколько правды сказать в ответе. Она посмотрела на бокал, медленно поворачивая ножку.
— До меня магистром был мой муж. Когда мы поженились, мне было двадцать два года, ему около шестидесяти. Мой отец задолжал ему огромную сумму денег, и предложил мою руку в качестве расплаты по долгу. — Ах, так у всех нас свои страдания. Её губы немного сердито изогнулись. — У моего мужа всегда было хорошее чутьё на сделки. Его здоровье стало ухудшаться вскоре после того, как мы поженились, и я стала принимать всё более и более активное участие в управлении его делами, и делами гильдии. К тому времени, как он умер, я была магистром во всём, кроме названия, и мои коллеги благоразумно формализовали соглашение. Торговцы пряностями всегда больше заботились о прибыли, чем об общепринятых правилах. — Она подняла глаза и взглянула на Глокту. — Не поймите неправильно, но как герой стал палачом?
Настал его черёд помедлить. Хороший вопрос. Как это произошло?
— Для калек возможностей немного.
Эйдер медленно кивнула, отвернувшись от Глокты.
— Наверное, это было тяжело. Вернуться после всего этого времени в темноте, и обнаружить, что друзьям нет до тебя дела. Видеть в их лицах только вину, жалость и отвращение. Обнаружить себя одиноким.
Веко Глокты дёрнулось, и он мягко потёр его. Он никогда и ни с кем не обсуждал этого прежде. И вот до чего я докатился, обсуждаю это с незнакомкой.
— Да уж, я фигура трагическая. Раньше был засранцем, стал пустой скорлупой. Выбирайте, что вам больше по нраву.
— Думаю, вас уже тошнит от такого отношения. Очень тошнит и очень злит. — Если бы ты только знала. — И всё же решение кажется странным, жертва стала палачом.
— Наоборот, нет ничего более естественного. По моему опыту, люди поступают с другими так же, как поступали с ними. Вас продал ваш отец и купил ваш муж, и всё же вы решили покупать и продавать.
Эйдер нахмурилась. Видимо, есть о чём подумать?
— Я думала, боль приносит сострадание.
— Сострадание? Что это такое? — Глокта поморщился, потирая больную ногу. — Печально, но боль приносит только жалость к себе.
Костровая политика
Логен неуютно поёрзал в седле и покосился на нескольких птиц, круживших над огромной плоской равниной. Проклятье, как же болела задница. Бёдра саднили, а нос забился лошадиным запахом. И никак не найти такую позу, чтобы яйцам было удобно. Всё время стиснуты — как бы часто он не совал руку за пояс, чтобы их поправить. Это путешествие было чертовски неудобным во всех смыслах.
