Гай Юлий Орловский - Ричард Длинные Руки - принц-регент
Он изумился, посмотрел даже с некоторой обидой.
— Как это нет? Все, что связано с камнями и металлами, ниже. А в самой глубине те, куда уже начали свозить запасы зерна, муки, благо подземные реки вряд ли иссякнут… так уж сразу.
Я поинтересовался:
— Скоро тут у вас будут выбирать нового настоятеля. Вы уже решили, за кого отдадите голос?
Он распахнул глаза шире.
— А что, аббат Бенедарий уходит?.. Жаль. С ним было так спокойно…
— Не сомневаюсь, — согласился я. — Вы давно не поднимались в общий зал для совместной молитвы?
Он посмотрел на меня с некоторой робостью, явно подозревая визитатора.
— Наш Создатель, — ответил он с осторожностью, — как мне по своей простоте кажется, не страдает глухотой. Он услышит меня, надеюсь… Может быть, услышит, даже если заберусь в подземелье и поглубже?
— А что, — спросил я, — ниже что-то есть еще, если не считать складов для отсидки на время прихода Маркуса?
— Есть, — ответил он. — Но я люблю сады, потому не опускаюсь ниже, где в адском пламени куется ни с чем не сравнимое оружие.
— Адском?
Он усмехнулся.
— Так говорится. Конечно, там не ад, хотя в подземных реках течет не вода, а расплавленный металл… Наши умельцы там обожают плескаться.
— Плескаться? — переспросил я осторожно.
Он пожал плечами.
— В смысле, работать. Есть еще пещеры, где дивные кристаллы всему придают необычные свойства. Отец Мантриус утверждает, что они созданы не Господом в первые дни творения, а уже людьми…
— А как на самом деле?
Он снова пожал плечами.
— Не знаю. Я лишь садовник. И настолько люблю свой сад, что даже, каюсь, редко поднимаюсь, как вы уже заметили, на обязательные общие молитвы… Уповаю только на доброту Господа. Ему стоит только разок заглянуть сюда, чтобы понять меня и простить!
Он кротко улыбался, уверенный и в доброте Господа, и в том, что за такой ухоженный сад ему простили бы и куда большие грехи, чем непосещение общей молитвы.
Я кивнул в сторону каменных ступеней в стене — ведут вниз и, судя по всему, рассчитаны на долгий спуск.
— А там?
— Еще пара садов, — ответил он довольно. — А потом уже мастерские гномов.
— Гномов?
Он улыбнулся.
— Так называем наших кузнецов и оружейников. Они же и рудокопы, но это уже между прочим.
— Господи, — сказал я, — что там можно ковать?
— Там еще ниже, — объяснил он доверительно, — редкие руды! Даже рыть не надо. Все на поверхности. Ну, если пещеру можно назвать поверхностью, хотя в самой пещере как бы поверхность?
— Вы философ, — сказал я. — Пастухи да садовники — лучшие философы в мире! Ладно, спасибо за подсказку. Пойду взгляну, а то всю жизнь буду вспоминать, что был так близко, но не посмотрел!
Он кивнул, чуточку разочарованный, что хочу кроме его сада увидеть еще что-то на свете.
— Для молодых ног там не так уж и далеко…
— Если только обратно не по ступенькам, — согласился я, — а на крыльях бы…
Позеленевшие от древности каменные ступени неспешно повели вниз, вечные свечи горят даже здесь, мягкий свет падает красиво и рассеянно, из сада внизу толстые плети виноградных лоз грациозно и картинно поднимаются по стенам, цепляясь за любые неровности, и я спускался, в самом деле любуясь красотами, сказал бы себе такое раньше, сам бы плюнул себе в глаза. Надо мир спасать, а ему, видите ли, ах как красиво!
Ниже открылся сад, виноградные плети и здесь обвивают стволы деревьев, гроздья спелых ягод блестят в пламени свечей, тугие и налитые соком…
Я покрутил головой, ну и монахи, все равно для меня это больше чудо, чем искусство селекции.
Белые розы, гудят пчелы, ну да, это же божьи пчелки, знаю-знаю, монахи по пчелам первые в мире, хотя все равно не понимаю, как они здесь живут…
Свет на мгновение померк, я остановился так резко, будто ударился о препятствие, и тут же в стене совсем рядом, иногда показываясь наружу, пронеслась, как черная комета, целиком состоящая из ночи, та проклятая темная тень, что умеет облекаться тяжелой и смертельной плотью.
Это было неожиданно и страшно, когда в таком идиллическом раю такое вот чудовище, я остановился с колотящимся сердцем. И вообще там ли ищу, или же подсознательно стараюсь уйти от поисков решения, оправдывая себя тем, что правильные решения лежат обычно не там, где ищет большинство.
Черная тень уже исчезла, я постоял некоторое время в проходе между садами и мастерскими, уже совсем собрался вернуться, как увидел поднимающуюся снизу огромную фигуру.
Мне показалось, что это брат Жак, хотя это немыслимо, я же встретил его там наверху, когда он тащил примерно такой же мешок…
И все-таки это брат Жак, его и в монашеской рясе спутать с кем-то еще трудно. Поднимается, глядя себе под ноги, на плече мешок с погромыхивающими камнями, но идет бодро, до конечной цели пока далеко, еще и намурлыкивает что-то под нос.
Я сказал весело:
— Привет, брат Зубодробитель!
Он вздрогнул, остановился, вскинул голову.
— О, брат паладин… Глубоко же ты забрался…
— Да так, — ответил я легко, — почему бы, думаю, не?.. Вот я и. Перед обедом рекомендуют легкую прогулку.
Он спросил обеспокоенно:
— А что, скоро обед?.. Я думал успеть к завтраку…
Опустив мешок под ноги, он со вздохом облегчения откинул капюшон. Я мазнул взглядом по сильно покрасневшему и даже чуточку подраспухшему уху, стараясь, чтобы это выглядело как бы невзначай.
— Могу, — предложил я, — укрепить твои силы прямо сейчас… Держи, это святая вода, в других странах именуемая вином. А вот тебе ветчина, сразу сил прибавится.
Он с недоверием принял грубую кружку из глины, сделал глоток, глаза расширились в радостном изумлении, и дальше не отрывался, пока не осушил до дна.
— Да, — просипел он счастливо, — в самом деле святая вода, а то весь иссох… Значит, умеешь делать не только за столом? А что это за ветчина такая странная? Руки человеческие не в состоянии нарезать такими тонкими ломтиками!
Ломти ветчины в самом деле размером с лопату, но все абсолютно одинаковые, я смотрел, как они исчезают в его широкой пасти, словно сухая солома в огне пожара, наконец он довольно вытер толстые губы тыльной стороной ладони.
— Спасибо… Как жаль, что у нас нет паладинов!
— Рад, — сказал я, — что тебе понравилось, Жак Зубодробитель.
Он переспросил заинтригованно:
— Зубодробитель? Так меня еще никто не называл.
— Не обижайся, — сказал я. — Это по старой памяти.
Он широко заулыбался.
— Я не обижаюсь, даже нравится. Мне всегда хотелось кому-то дать в зубы даже здесь. А раньше, когда в деревне… гм… А что, у тебя был такой дружок?
