Карина Демина - Внучка берендеева. Второй семестр
Весною запахло.
— Простите, Ксения Микитична, — он поклонился, скрывая усмешку. — Матушка задержала… велела передать вам.
Он протянул кошель, расшитый алым и зеленым бисером.
И сквозь перчатки он ощущал плотное стеклянное зерно, пожалуй, мог бы и узор прочесть. А под зерном — кожу. Под кожей — тряпицу и еще один кошель, на сей раз из шкуры плотной, грубой. Но и эта шкура не способна была сокрыть от него особый запах — смерти.
Пепла.
Яда заговоренного, матушкою сотворенного.
Спроси Ксения Микитична, он бы рассказал, как горели кости девичьи на темном огне, как летели в пламя травы, как сыпало оно искрой, перерождаясь само. Как дымило.
Плакало.
И свивалось покорно в белых пальцах дивною пряжей, тою, о которой писала проклятая матушкина книга.
Спроси…
Она не спрашивала, но лишь кошель исчез в широком рукаве.
— Что ж, — взгляд Ксении Микитичны изрядно потеплел. — Твоя матушка исполнила обещание, и я не подведу, хотя, право слово, не представляю, зачем тебе эта девка.
Холоп спешно распахнул дверцы возка, а другой поспешил скамеечку поставить, чтоб сподручней было Ксении Микитичне вовнутрь войти. И он подал руку, в которую когтями впились пальцы боярыни.
— Вы, поедете сзади, — велела она девкам. — А ты садись…
— Но…
У него был конь.
Огроменный битюг соловой масти, которому и богатая сбруя не могла придать толики благородства. Но это животное — слишком медлительное и глупое, чтобы испытывать страх — было единственным, что согласилось ходить под ним.
— Садись, — жестче велела Ксения Микитична и сама же воссела на лавку.
Он не стал перечить.
В возке было тесно. Старуха-ключница, скользнувшая следом, примостившаяся в дальнем темном углу, посверкивала глазами. Она походила на ученую крысу, и он не мог отделаться от ощущения, что, пожелай Ксения Микитична, и старуха-крыса вцепится ему в горло.
Или ткнет в глаз длинною булавкой.
Или…
Свистнул кучер, развернулся хлыст, щелкнул над головами конскими. И рванули рысаки застоявшиеся со всею прытью. Качнулся возок. Заскрежетал.
Скукожилась старуха.
А боярыня осталась сидеть, пряма и важна. Только серьги тяжеленные качнулись.
— Не пытайся меня заморочить, — произнесла Ксения Микитична и перстенек тронула, который с алым камнем. — Я тоже даром не обделена. И пользоваться им умею. Потому прекрати.
Она желала смутить его?
Испугать?
Растревожить?
Матушка, верно, не ждала подобного, но… ему было все равно. Он кивнул.
— А теперь сказывай, что тебе от старухи понадобилось? — Ксения Микитична усмехнулась, довольная, что все вышло так легко, почитай, без принуждения.
— Матушка… породниться желает.
— С чего бы?
— Кровь хорошая…
— Настолько хорошая, чтобы… исцелить ее? — Ксения Микитична повернулась к окошку и мизинчиком шторку отодвинула. — Твоя матушка излишне самоуверена… скажи ей, что мне нужна книга.
— Книга? — у него плохо получалось изображать удивление.
— Книга, которую твоя матушка у Добронравы хранила. Ее ведь не нашли в поместье… Добронрава хорошею подругой была… но не только твоей матушки. Со мною тоже приятельствовала… письма писала… последнее аккурат зимой пришло. Что скажешь?
Ничего.
— Молчишь? Дело твое. Передай матушке, что мне нужна та книга.
— Она не отдаст.
Книга — все, что осталось.
Старая.
Древняя… матушка не говорила, где и когда нашла ее, и нашла ли, а может, получила в наследство? Или в дар? В проклятие? Без этой книги она бы не посмела…
— Пусть хорошенько подумает. Я ведь многое знаю. Чужие тайны легче хранить сообща… да и боялась Добронрава… не зря, выходит, боялась, мир душе ее… ныне в столице неспокойно. Бояре, царица… магики… многим вы с матушкой интересны были бы. Но никому — живыми.
Она глянула искоса, проверяя, понял ли он.
Понял.
Ксения Микитична в одном ошиблась: они давно уже не были живыми. И бояться? Чего? Боли? Он не испытывал боли. Забвения? Он мечтал о нем.
— Уж постарайся, донеси до матушки… не знаю, зачем вам девка эта, но забирайте. И убирайтесь с глаз моих долой.
Старушка громко срыгнула и прикрыла рот сухонькою ручкой. Боярыня же поморщилась:
— Сказано тебе было, не ешь кислую капусту. Пучит… Божиня, давно бы на конюшню сослала, но кем заменишь? Прочие либо глупы, либо продажны, а бывает, что и то, и другое разом…
Она вздохнула в притворном сожалении, отмахиваясь от старушечьего лепету.
— Еще раз меня опозоришь, сама ключи держать стану, а тебя на конюшню…
Он не поверил.
— Книга… не здесь.
Он плохо умел лгать, но Ксения Микитична поверила.
— Еще одну… подруженьку нашли? Что ж, пускай. Седмицу твоей матушке даю… а там не взыщите.
И к окошку повернулась, не желая далее длить бесполезную беседу.
Так и ехали… сквозь стенки возка доносились крики, гул разбереженного по весне города, запахи, большею частью неприятные. И Ксения Микитична достала платочек надухмяненный, прижала к носу. Возок полз по запруженной людьми улице, а он пытался понять, как поступить дальше.
Сказать матушке?
Иль не тратить время без толку?
Очаровать боярыню не выйдет, но… он закрыл глаза и сутью своей потянулся к иной сути, сокрытой в двух кошелях, запечатанной тайными знаками, что спрятались под бисерным узором.
И суть эта отозвалась охотно.
Смерть к смерти.
Быть может, и ввправду была Ксения Микитична даром наделена, быть может, и учили ее пользоваться, да только всему не научишь.
Сидит боярыня.
Горда.
Знатна.
И сияют золотые серьги, блестят каменьями перстни. Кожа ее бела, суть ее — черна, что дерево гнилое… гниль к гнили…
Заветною дорожкой из пепла.
Пылинкой малою, которая пробралась сквозь плотную турью кожу, просочилась и через иную. Не стали ей преградой запретные знаки, не удержал и бисер. Налипла на кожу, и в нее вошла.
Вздрогнула боярыня, повела сонным взглядом, руку тронула…
— Опять блох нахваталась? — спросила грозно у старухи, и та замотала головой, залепетала, что, мол, ни в коем разе… откудова блохи.
И гнев боярыни утих.
Что ж, платяные звери — дело такое… житейское, против них и магия не всякая помочь сподобится. Тронула руку, глянула на алое пятнышко и вздохнула горестно. Но ни слова не сказала. А их и не требовалась.
— Седмица, — грозно повторила она.
Седмицы хватит… можно было бы и меньшим сроком, но велела не привлекать лишнего внимания.
Он и не станет.
Меж тем возок остановился перед высоким забором. Протяжно заныли ворота, отворяясь. Псы дворовые забрехали. А холопы спешно выбежали навстречу гостям…
