Урсула Ле Гуин - Легенды Западного побережья (сборник)
— Я их всех ненавижу! — вырвалось у меня.
— Тамошние женщины были ко мне добры, — возразила она.
— Отец говорит, что Огге очень нас боялся.
— Что ж, я тоже его очень боялась, — призналась Меле, слегка вздрогнув при воспоминании о Драмманте.
Когда я рассказал об этом Грай — ибо я рассказывал Грай все, если не считать того, что скрывал даже от самого себя, — я спросил ее о том, о чем не хотел спрашивать у матери: мог ли Огге Драм пробраться тайком в ту комнату, где была она с больной девочкой?
— Отец говорил мне, что Драму для применения своего дара нужны еще какие-то особые слова, какие-то магические заклинания, руки и глаз ему мало. Возможно, то, что слышала Меле…
Но Грай мои предположения совсем не понравились, и она стала горячо возражать:
— Но с какой стати Драм стал бы применять свой дар против Меле? Он ведь боялся не ее, а тебя и Канока. А Меле не могла причинить ему ни малейшего вреда.
А я вдруг вспомнил, как Канок говорил матери: «Надень свое красное платье, пусть он увидит тот подарок, что сделал мне». Вот где крылась беда! Но я вряд ли сумел бы выразить свои чувства словами. Так что я сказал Грай лишь одно:
— Он всех нас ненавидит!
— А Меле рассказывала твоему отцу о той ночи? — спросила Грай.
— Не знаю. Может, она считает это несущественным и не хочет зря его беспокоить… Понимаешь, она ведь… старается не думать о наших дарах, она говорит, что не понимает их. Я, например, не знаю даже, что она теперь думает обо мне и о моем «диком даре». Она, по-моему, понимает, зачем мне завязали глаза, но вряд ли верит… — Я умолк, чувствуя, что ступил на опасную почву. Наклонившись, я машинально погладил Коули по теплой спине — собака, как и всегда, лежала на полу у моих ног. Но даже Коули не могла служить мне поводырем в той тьме, которая теперь окутывала меня со всех сторон.
— Я думаю, тебе стоит все же рассказать об этом Каноку, — сказала Грай.
— Лучше бы это сделала сама Меле.
— Но мне же ты рассказал!
— Но ты же не Канок! — Я сказал это как нечто само собой разумеющееся, хотя в моих словах был и иной, скрытый смысл. И Грай это отлично понимала.
— Я спрошу Парн, нет ли таких людей, которые могут как-то бороться… с последствиями дара Драмов, — сказала она.
— Нет, не надо! — Одно дело — рассказать Грай, но совсем другое — если эта история пойдет дальше и превратится в сплетню; тогда получится, что я предал собственную мать, которая доверилась мне.
— Но я не скажу ей, зачем мне это надо.
— Парн сама догадается.
— Между прочим, она, похоже, уже догадывается. Когда вы в тот вечер приехали к нам и Меле упала в обморок, я слышала, как мать говорила отцу: «Возможно, он все-таки ее коснулся». Я тогда не поняла, что она имела в виду. И подумала, что, может быть, Огге пытался изнасиловать Меле и как-то ей навредил.
Мы сидели молча, погрузившись в мрачные раздумья. Мысль о том, что Огге Драм наслал на мою мать проклятие, была ужасной, но настолько неясной и неправдоподобной, что с ней трудно было смириться. Мой разум невольно пытался ускользнуть от мысли об этом, переключаясь на другие вещи.
— Кстати, Парн больше не заговаривала со мной об Аннрене Барре после того, как побывала в Драмманте вместе с вами, — сказала вдруг Грай.
— Они там, в Кордеманте, все еще ссорятся. Раддо говорил, что там между родными братьями идет настоящая война. Они поселились в противоположных концах своих владений и боятся приближаться друг к другу на такое расстояние, когда человека можно увидеть невооруженным глазом — боятся ослепнуть или оглохнуть.
— А мой отец считает, что ни один из братьев не обладает этим даром в полной мере, — сказала Грай, — зато им обладает их сестрица Нанно. И она пообещала, если они будут продолжать ссориться, сделать их обоих немыми, чтоб наконец перестали проклинать друг друга. — Грай засмеялась, и я тоже. Отчего-то столь жестокое решение семейной распри казалось нам смешным. Но мне явно полегчало: ведь, судя по всему, вопрос о помолвке Грай и этого парня из Кордеманта был надолго отложен.
— Мать говорит, что «дикий дар» — это чаще всего просто очень сильный дар. И человеку нужны годы, чтобы научиться как следует владеть им. — Голос Грай звучал чуть хрипловато, как всегда, когда она говорила о чем-то важном.
Я не ответил. Ответа и не требовалось. Если Парн хотела сказать, что верит в силу моего дара и в то, что он со временем будет полностью мне подвластен, значит, она считает, что со временем я буду вполне под стать Грай. Этого для меня было более чем достаточно.
— Давай съездим на ту тропу над Рябиновым ручьем, — предложил я вдруг и вскочил. Сидеть и разговаривать было, конечно, очень приятно, но выбраться наружу и куда-то скакать было бы еще лучше. В данный момент я был полон надежд и сил — ведь мудрая Парн Барре сказала, что когда-нибудь я смогу снова видеть, как все, и, возможно, смогу жениться на Грай и даже убить Огге Драма одним лишь своим взглядом, если он, конечно, осмелится приблизиться к границам наших владений…
Мы ехали вдоль Рябинового ручья. Я попросил Грай сказать мне, когда мы окажемся возле того изуродованного участка холма. Коули бежала впереди. И когда Грай окликнула ее, она тут же прибежала, жалобно поскуливая, что было очень странно, потому что Коули обычно вообще молчала.
— Коули здесь что-то не нравится, — заметила Грай.
Я попросил ее описать, как выглядит склон холма. Трава на нем понемногу отрастала, но пейзаж был, видимо, не слишком приятный.
— Трава вся какая-то спутанная, — сказала Грай. — И повсюду какие-то ямки, и пыли очень много. Какое-то все бесформенное…
— Ну да, ХАОС.
— Что такое «хаос»?
— Это из одной истории, которую мне мать рассказывала, — о начале нашего мира. Сперва повсюду летали или плавали, как тебе больше нравится, всякие непонятные кусочки, и ни один из них не имел ни определенной формы, ни четких очертаний. Это были просто кусочки, крошки, пузырьки — даже не камни или земля, а просто всякая ерундовая мелочь. Совершенно бесцветная. И не было еще ни земли, ни неба, ни верха, ни низа, ни юга, ни севера. И ни в чем не было смысла. И не было направления. Ничто не было ни с чем соединено; ничто не имело отношения ни к чему другому. И было не темно и не светло. Так, нечто среднее. Хаос.
— А что случилось потом?
— Ничего никогда бы и не случилось, если бы эти кусочки неизвестно чего не начали понемногу соединяться. То тут, то там эта бесформенная чепуха стала обретать форму. Сперва появились комки земли. Потом камни. И камни стукались друг о друга, высекая искры, или растворялись один в другом и становились текучими, как вода. И эти огонь и вода встречались, и возникали потоки — реки, туман, воздух. И этим воздухом смог дышать сам Высший Дух. И этот Дух, вдохнув воздуха, собрал себя воедино и заговорил. И назвал все то, что должно было появиться вокруг. Он дал имена земле, огню, воде и воздуху, и его пение сделало сущими все живые существа. Все обрело свою форму — горы и реки, деревья и животные. И люди. Но сам Высший Дух никакой формы не принял и не дал себе никакого имени, потому что хотел остаться вездесущим, присутствовать одновременно всюду и во всем, во всех вещах и связях между вещами. И когда под конец вновь будут разрушены все связи и вернется Хаос, Высший Дух по-прежнему будет существовать и в итоге победит Хаос, как и в начале времен.
Помолчав, Грай спросила:
— Но ведь тогда Дух не сможет дышать, верно?
— Не сможет, пока все не начнется сначала.
Расширяя границы рассказанной мне матерью истории, придумывая все новые детали в поисках ответа на вопросы Грай, я отошел весьма далеко от этого сюжета. Я часто так делал. Мне эта история ничуть не казалась чем-то священным; точнее, все эти истории были для меня священны, ибо все эти чудесные образы — во всяком случае, пока я слушал рассказ о них или рассказывал сам, — создавали некий мир, в котором я всегда был зрячим, способным действовать по своему усмотрению; это был мир, который я знал и понимал, который имел свои собственные законы, но все же в определенной степени подчинялся мне — в отличие от настоящего мира, над которым я никакой власти не имел. В скуке и бездействии, порожденных моей вынужденной слепотой, я все чаще существовал внутри этих вымышленных историй, вспоминая их сам и прося мать снова и снова рассказывать их мне, а потом развивая тот или иной сюжет самостоятельно и с помощью слов заставляя его существовать, как это делал Великий Дух во время своей борьбы с Хаосом.
— Твой дар очень силен! — услышал я хрипловатый голос Грай.
И вспомнил, где мы находимся. И мне стало стыдно за то, что я привел ее сюда — я словно хвастался перед ней своей силой, и все же что-то ведь заставило меня привести ее сюда… Но что?
— А то деревце? — спросил я вдруг. — Там была маленькая рябинка… — И тут меня прорвало: — Понимаешь, я ведь тогда решил, что это мой отец! Я думал, что я… Я ведь даже не знал, на что именно смотрю…
