Марина Добрынина - Принц Эрик и прекрасная посудомойка. Тетрадь 2
Именно эту мысль я и попыталась доступными средствами втолковать господину Уэббинсу, когда он в очередной раз начал меня доставать пошленькими комлиментиками и намеками на возможность интимной близости.
— Гарик, — говорю, выхватывая пальцы из его липких ладошек, — убрал бы ты свою попочку подальше от моей королевской особы. А не то вернется Эрик и сделает из тебя бесполое существо.
Гарольд в усы ухмыляется, ресничками взмахивает и умильным таким голосом проговаривает:
— Ах, как я люблю, — Ваше высочество, — когда Вы такими словами выражаетесь. Это меня так заводит!
Я в шоке. Оглядываюсь по сторонам. Думаю, может, хоть кто-то чучело от меня отгонит. Нет, все упорно делают вид, что так и надо. А я так не могу! Мне если мужик не нравится, я ему это сразу даю понять. Раньше-то до всех доходило. А здесь что делать? Не могу же я сама ему по шее накостылять? Неприлично это, кажется. Приходится терпеть.
Глава 3.
Теперь куда не пойду — везде оно. Какое мероприятие не посещу, все время он рядом. То мясца в тарелку подложит, то винца подольет. Цветочки-конфетки, вздохи-охи, и кошачьи завывания под окном. Скоро будет вместе со мной посещать отхожие места. Я, честное слово, не удивлюсь.
А Эрик между тем все не едет, и не едет. Дела у него, видите ли. Государственной, или какой там еще, важности. Записульку только прислал. Мол, жив-здоров, не волнуйся, скоро буду.
Все разрешилось быстро и красиво. Далее рассказываю со слов непосредственных участников событий и изумленных очевидцев.
Ночь. Вернее, поздний вечер, но не важно. Моя спальня. Темно. Свечи не горят, потому что не люблю я спать при свете. Тонкий стареющий месяц заглядывает сквозь стекло, света мало. Вдруг тихо-тихо окно отворяется. В комнате возникает чья-то тень. При желании в этой тени можно узнать мужскую худощавую фигуру. Тень медленно движется в сторону кровати. Белая рубашка кажется чуть более светлой, чем окружающий мужчину мрак. И вот он снимает ее, рассчитанным движением кидает точно в центр комнаты. Вроде бы крестится. Затем он осторожно присаживается на край постели, кладет ладонь на грудь лежащей на ней фигуре и дрожащим голосом произносит:
— Милая, я так долго ждал этой минуты…
А дальше в комнате слышится характерное металлическое позвякивание и шуршание. И что-то оно подозрительно напоминает звук, с которым оружие извлекается из ножен.
И тут мужчина, сидящий на постели, тихо так, но удивленно вскрикивает. Звук отвлек его, и потому он только сейчас замечает, что грудь, которую он пытался нежно сжать, в общем-то не такая выпуклая, как он надеялся. И даже, кажется, слегка волосатая.
— О, черт! — произносит он сокрушенно и единым прыжком оказывается у входных дверей.
А затем ползамка наблюдает весьма увлекательную картину. Бедный полуголый Гарольд, бежит по коридору, придерживая руками штаны. За ним фурией, ругаясь и обещая кары и пытки, сделавшие бы честь любому степному кочевнику, которые, как известно, славятся своей безудержной жестокостью, громадными прыжками несется его высочество Эрик Гавер-и-Пенья. В руке его высочество сжимает рукоять обнаженного меча, которым он, по всей видимости, все обещанное и собирается сотворить, ну, или, по крайней мере, большую его часть.
Впрочем, Гарольду удалось улизнуть. Его высочество добровольно прекратил преследование. Устал с дороги и все такое. Да и неприлично это, в конце концов — наследнику престола неизвестно за кем по двору гоняться. Вместо этого Эрик решил отыскать собственно предмет разногласий, которым он почему-то подозревал меня. А где можно было в это время найти меня? Если, конечно, не в своей постели и не в кровати какого-нибудь другого любовника? Конечно, на псарне или на кухне. Кухня была ближе. Именно там я и была обнаружена.
А теперь представьте. Все та же ночь. Мы сидим с девочками. Дела давно переделаны, а расходиться неохота. Чем еще заняться? Конечно, глинтвейну наварить. Ну и так мы там наглинтвейнились! Сидим, балдеем, истории всякие рассказываем, за жизнь разговариваем. И никто, главное, не достает. И тут на тебе!
— С-софья! Ч-черт возьми!
Поднимаю мутный взгляд. Гляжу — где-то в районе входа маячит что-то знакомое. Оно почему-то не вполне одето. В руке — холодное оружие.
— Эрик? — удивляюсь, — а ты здесь что делаешь?
— Я что здесь делаю?!! — верещит он, — а ну марш отсюда!
И практически за шиворот меня вытаскивает. Хорошо, оценить это практически некому было. Все уже упились.
А утром, проснувшись, я часа два за ним по замку бегала. Уговаривала не злиться. Надо отдать ему должное, в возможность моей измены он не поверил. Понял, видимо, что, хоть с головой у меня не все в порядке, но не до такой степени. И перед Советом, на который меня по этому случаю вызывали, сам же меня и оправдывал.
— Не такая уж, — заявил, — она и идиотка, какой иногда кажется.
Это, конечно, не тот довод в мое оправдание, которой мог бы мне понравиться, но, все же лучше, чем ничего.
А я еще и ластилась.
— Зайка, — говорила принцу, — что ты так долго, я так скучала. А меня все так доставали. Вот только на кухне и спасалась. А кроме тебя мне ну никто-никто!
И, что удивительно, чувствовала ведь — действительно рада его приезду. Так, пожалуй, еще пара недель и совсем к нему привыкну — супругу моему непрошенному. Если, конечно, не случится чего. А случаться-то как раз все и началось.
Глава 4.
Так вот, выхожу я в мантии в коридор, нос вниз, чтоб не признали, сундучок к груди прижимаю и шустренько так ножками-ножками бегу к себе, чтобы успеть переодеться. И, надо же, лбом врезаются во что-то. Глаза поднимаю, ба! Так это же Матеус! Я его без мантии и не сразу признала. А он грустный такой, нос длинный свесил, смотрит на мое одеяние, очочки блестят.
— Доброе утро, — говорит скромненько, — госпожа София, — Вам одежда моя очень нужна?
Мне хватило совести покраснеть. Впрочем, Матеус в нас из докторов самый молодой, ему лет сорок всего. Остальные — такие агрессивные старикашки, совсем его, беднягу, ни в грош не ставят. Вот и я тоже воспользовалась его добротой, а вернее сказать, безропотностью. Ну, я ему бутылку красного из своих запасов приволокла (денег у меня своих нет, а продуктами девчонки периодически снабжают), на жизнь горемычную пожаловалась, он и простил.
— Всегда, — говорит, — я к Вашим услугам. Вам, мол, не стоило беспокоиться и красть у меня вещи. Сказали бы, я сам отдал.
