Анна Оуэн - Стальное зеркало
Ничего предосудительного на шпалере нет… если не считать того, что висит она в малой приемной вдовствующей королевы, которой еще, по меньшей мере, четыре месяца следует пребывать в трауре — и нарушает все мыслимые приличия без каких бы то ни было серьезных причин. Просто Ее Величеству Марии понравился рисунок. С Ее Величеством всегда так.
Впрочем, шпалера — это чтобы дать отдохнуть глазам, потому что по приемной крутится черно-рыжим волчком фрейлина вдовствующей королевы, Карлотта Лезиньян из Лезиньянов-Корбье и трещит, словно у ее ветви семейства не вороны на правой стороне щита, а сороки.
— Это не человек! Это бревно. Нет, бревно бы тоже уже поняло! Это речная лошадь, а не жених… нет, они слишком толстые… Крокодил он — вот он кто. Крокодил болотный чешуйчатый!
— А у них есть чешуя?
— Не знаю, у этого — есть!
Шарлотта Рутвен с симпатией думает о речных лошадях, крокодилах и особенно бревнах. Они лежат себе и никого не трогают, а если и трогают, то исключительно ради прокорма. Бревна так и вовсе…
Карлотта — милейшее создание, достаточно посмотреть, как она обращается со слугами, но дева Мария защити нас всех, какой же она ребенок и сколько от нее шума. Шарлотта Рутвен не помнит, что она сама — на три месяца младше Карлотты. Она на целую жизнь старше и так оно и было с момента первого знакомства.
В свите вдовствующей королевы Шарлотта оказалась по милости дипломатического конфуза. Вплоть до развода королевой Аурелии оставалась Маргарита… Невестка Шарлотты, вдова ее покойного брата и будущая королева Жанна Армориканская не желала находиться при дворе ни в каком ином статусе, кроме королевского — а потому в настоящий момент проживала в замке инкогнито и официальных фрейлин иметь не могла. Маргарита с удовольствием взяла бы к себе младшую родственницу Жанны, отношения между бывшей и будущей супругами Людовика были самыми сердечными — но практически весь штат королевы дал обет уйти с ней в монастырь, и возникла бы некоторая неловкость. И всем показалось разумным и правильным временно поместить Шарлотту в свиту Марии, вдовы покойного короля… Это — в тот момент — показалось разумным и самой Шарлотте; юные леди, представляющие собой полное совершенство во всех отношениях, тоже иногда совершают ошибки.
Карлотта в этом море тщательной вдовьей скорби и портновских изысков оказалась просто спасительным якорем — если бы якорь еще шумел поменьше… а фрейлина Лезиньян носится по малой приемной, и даже сорочка из прорезей на рукавах топорщится особо сердитыми буфами.
— А чем именно он так ужасен, твой посол? — интересуется Шарлотта.
Чем дальше, тем больше ее занимает этот вопрос. Может быть, конечно, и крокодил. Даже с чешуей. Хотя шагов с пятнадцати ни чешуи, ни характерного для гадов цвета Шарлотта не заметила. Скорее уж, наоборот — цвету могли бы позавидовать многие придворные дамы. Даже если позволить им пользоваться белилами, румянами и пудрой. У страшной болотной твари же все краски были собственными, а не заемными. Так что Карлотта привычным ей образом преувеличила… хотя бы в этом вопросе.
— Всем! Лицемер болотный! Смотрит на меня как на слизняка в салате, а сам комплименты говорит! Да такие что в бане не услышишь, — Карлотта стукнула кулачком по шпалере, а заодно и по стене за ней. — За кого он меня принимает?
Фрейлина остановилась, посмотрела на подругу уже без злости, с настоящим отчаянием.
— У него глаза неживые совсем. Все входит, ничего не выходит… Я когда их вижу и думаю, что он на мне женится, я… я лучше утоплюсь.
— Топиться не нужно, — Шарлотта поднимается с кушетки, обнимает подругу за плечи. — Не волнуйся так, пожалуйста. Мы непременно что-нибудь придумаем.
— Что? Что мы придумаем? Я уже и так, и эдак… я ему только разве что горшок о голову не разбила. Не понимает. — Перепуганно щелкают на каждом шагу резные костяные четки на поясе.
— Можно попробовать горшок, — невольно улыбается Шарлотта. Разумеется, даже и в крайнем гневе Карлотта ничего подобного не сделает, но идея не так уж и плоха. Хотя бы в качестве шутки. — Можно, наверное, как-то избавить его от желания на тебе жениться?
— Как? Я единственная наследница, сирота, моя рука принадлежит королю, как твоя — твоей невестке… да если я откажусь идти к алтарю, меня туда отнесут и все.
Последнее было сделать не так уж сложно. В Карлотте от цокающих каблучков до матово-черных волос, скромно убранных под жемчужную сетку — всего пять футов. Только доспех нужно надеть заранее.
— Ну, начнем с того, что я знаю одного доблестного рыцаря, который будет не прочь похитить тебя прямо от алтаря, — и, наверное, нужно радоваться, что он до сих пор ничего подобного не сделал.
Король едва ли простит подобную дерзость, особенно, учитывая, что конфуз выйдет не внутренний, а на всю Европу, да еще и при участии папского посланника. Но нужно же как-то утешать выходящую вон из себя Карлотту. Вдовствующая королева может позвать в любой момент, а окажись она не в настроении — а ей и не положено быть в настроении, и роль свою она играет тщательно, куда там любому комедианту — фрейлины услышат некоторое количество неприятных слов. За неподобающие выражения на лицах, за нарушающие благолепие траура чувства, которые они испытывали недавно… и, наверное, за то, что обе фрейлины могут себе позволить себе эти чувства и имеют право выходить за пределы покоев Марии.
А потом вдовствующая королева придумает что-нибудь интересное, дабы внушить им должное почтение к обязанностям… недавно ей взбрело в голову, что все фрейлины должны, вслед за королевой, надеть черные вуали. Фрейлина Рутвен косится на как бы нечаянно забытый на кушетке обруч с вуалью, украшенный аграфом в виде аурелианской розы. Если бы кто-нибудь собирался спрашивать мнения Шарлотты, она ответила бы, что с превеликим удовольствием пошла бы замуж за крокодила, настоящего, если бы это позволило ей больше никогда не видеть Ее траурное Величество. Тогда можно было бы носить, как Жанна, длинные косы и маленькие шапочки. Хотя дело, конечно, не в прическах и не в вуалях…
А Карлотта вздыхает и бегает кругами вперемешку, не потому, что жених нехорош, а потому что любит другого.
— Не прочь… да ты понимаешь, что с ним будет? Это со мной ничего не сделают, потому что тогда землями не распорядишься… ты думаешь, что говоришь?
— Может быть, сделают. Может быть, нет… — пожалуй, сошлют. Надолго — но не навсегда. И едва ли более того. Потому что возлюбленный Карлотты — еще и любимый единственный сын весьма важной персоны. Без коей персоны войны, вероятно, не получится точно так же, как после нанесенного послу тяжкого оскорбления. Но можно, наверное, успеть обвенчаться — а брак, заключенный и перед Богом, и перед людьми расторгнуть не так-то просто. Тут потребуется разрешение Папы… а у Папы, судя по рассказам, есть чувство юмора, и за добрую шутку он может простить даже преступника. Тут же шутка выйдет не просто добрая — единственная и неповторимая. — Ты с ним хоть говорила?
