Дмитрий Гаврилов - «Ни хитру, ни горазду…»
Конный отряд Малховича ворвался в город следом за ростовцами. Дорогу преградила стена огня, по дощатой улице, пламенея, расползалась смола.
— Вперёд! За Киев! За Владимира! — прохрипел Добрыня.
В чёрных дымах угадывался редкий строй воинов, что успел собрать тысяцкий. Дрогнули тетивы. Забились в муках израненные обожжённые кони, калеча и сминая пеших соратников. Всадники яростно ринулись сквозь языки пламени. Многие были сражены новыми меткими выстрелами и рухнули вместе с лошадьми, но те, кто мчался за ними, проскакали по телам павших и врезались в неплотный строй словен. Они раскидали линии защитников и хлынули по улице вниз, прямо к вечевой площади. За конным отрядом бросились и остальные.
— Mужайтесь, ребятушки! — кричал Угоняй, отбивая удар за ударом, — Не пустим супостата!
По всей улице кипела яростная схватка. Душераздирающие крики людей, стоны и ржание мечущихся лошадей, звон клинков и скрежет рвущихся кольчуг. На Угоняя набросилось шестеро. Он защищался с великим трудом.
По всему было видно, что им приказали взять бунтаря живым. Но и тогда он показывал яростную храбрость и поразительное ратное умение. Старик стоял непоколебимо.
Его меч свистнул, взлетел и рухнул. Шелом на враге раскололся, череп хрустнул, в стороны плеснуло кровью и серой кашицей. Кияне отступили, Угоняй утёр бороду, но передышки не последовало. На него бросился молодой и рьяный дружинник. Парня выдали глаза, тысяцкий прочитал, куда удар, он ловко поймал движение стали, неуклюже развернулся и снова окровавил меч. Противник дёрнулся и повалился набок. От плеча до плеча быстро расползалась алая полоса. Наскочившему второму Угоняй тут же подсёк колено не прекращающимся волнистым движением тяжёлого клинка, третьему стремление металла рассекло кисть.
Тысяцкий проклинал дозорных, но ещё надеялся, что там, на вечевой площади, волхв сумеет воодушевить земляков. Даже если бы это было так, не видать ему ни Богумила, ни старухи своей, ни внучат. Стрела угодила в плечо, в едва различимую щель между изрубленными пластинами доспеха.
— Держись, старик! — крикнул ему кто-то.
— Уходите! Со мной кончено! — прорычал он в ответ.
Плечистый новгородец заслонил тысяцкого щитом, в который ткнулись ещё две стрелы, но тут же рухнул, поражённый копьем в живот.
Перчатка мешала. Угоняй потянулся к плечу, ломая древко. На него налетели, сбили с ног и смяли, выкручивая руки назад. Превозмогая тяжесть, мощный старик в какой-то миг отшвырнул, разметал ретивых. Кто-то занёс над ним рукоять меча, пытаясь оглушить. Да уклонился тысяцкий, перехватил врага, повёл и с хрустом вывернул руку из сустава.
Напрасно. Громадный всадник с размаху обрушил на старца ужасный удар секиры…
* * *Площадь гудела. Никто друг друга не слушал. Все попытки Богумила воззвать к землякам тонули в бушующем море страстей. К жрецу протиснулся малец, перемазанный сажей, через спину наискось шёл кровавый след:
— Худо, дедушка Богумил! Кияне по всей реке жгут дворы, горит Великий Город! Твоих тоже порешили…
— Будь он проклят, Добрыня-Краснобай! Покарай его боги!
В тот же миг справа и слева в толпу врезались отряды налетевших, как ветер, всадников. За ними звенели копьями вражьи ратники. Дикая мешанина, скрежет железа, снова кричащие и плачущие навзрыд люди. Трепещущие в судорогах тела.
— Пожар! Караул! Горим! — заорали со всех концов на разные голоса.
И тысячные людские массы вдруг стали расползаться, словенское озеро стыдливо утекало сквозь узкие улицы, и Путята не мешал его стремлению. Площадь быстро пустела. Пыль обратилась в кровавую грязь. Всюду валялись трупы задавленных и посечённых горожан. Хрипели умирающие, стонали раненные.
Богумил в бессилии воздел посох к небесам, но вышние боги не слышали своего служителя.
— Быдло и есть быдло! Что с них возьмёшь? — рассмеялся вельможа, посматривая свысока в сторону беспорядочно мечущихся новгородцев.
Расторопный конюший придержал скакуна. Княжий дядя ступил на землю, умытую славянской кровью. Не побрезговал Добрыня сапожки замарать — не впервой ему.
— Давайте сюда волхва, — приказал Малхович конюшим.
Ростовцы шли плотным строем, выставив копья, вытесняли люд в проулки и гнали вниз к Волхову. Над городом повисла серая дымная пелена. Подъехал и Путята, спешился, не посмел с дядей княжьим с седла говорить.
— Ну, что? Взяли Угоняя? — спросил Добрыня воеводу.
— Не гневись, светлейший! Больно крепок оказался! Гори он в пекле! — выругался Путята. — Да и этот, — воевода указал на Богумила, которого только что подвели, — тоже не слаб.
Тяжело шёл Богумил. Не посмели кияне волхва новгородского скрутить — сам он к разорителям Нова-города подступил.
— Что скажешь, дед! По-княжьему вышло, али нет? — ухмыльнулся Добрыня.
— Проклятье тебе, боярин! Будь проклято семя твоё! — замахнулся на вельможу Богумил, но ударить не успел.
Краснобай с яростью ткнул старика ножом под бок, предательское железо вошло в тело по самую рукоять. Богумил охнул, выронил корявый посох, ухватился за одежды убийцы и стал медленно оседать. Тот отпихнул старика, верховный жрец рухнул на колени, но подняв быстро хладеющие персты, трясущимся пальцем всё же указал в сторону Добрыни:
— Внемлите, Навьи судьи! И ты, внемли, жестокий Вий! Веди мстителя! — вымолвил старый волхв, пав навзничь.
— Я иду! Я слышу, отче! — крикнул Ругивлад, что было сил, и очнулся. — Мы идём! Трепещите, церковники! — повторил молодой волхв. — Ни хитру, ни горазду суда Велесова не избежать!
1999
