Сергей Петренко - Апрель. Книга вторая
Мастер сказал неожиданно резким, как у ворона, голосом:
— Теперь иди домой. И ничего не бойся. Помни одно: все они — всего лишь пыль у твоих ног… Какими бы словами они ни пытались утверждать иное. Они обманывают лишь себя.
Я не знал, верить ли Мастеру? В голове у меня был беспорядок, и я думал, что если мои занятия оказались вовсе не почётными, а, наоборот, почему-то позорными — то и сам Мастер вовсе не так значителен, как мне хотелось бы считать.
Я шёл домой, застывая у каждого поворота, чтобы убедиться, что улица пуста. Проверять действие айцзы мне совсем не хотелось.
Мама сразу увидела медальон.
— Что это у тебя?
— Мастер дал. — Больше я ничего не стал рассказывать. Мама подержала знак, не снимая с меня, а я тем временем внимательно наблюдала за её лицом. Она только вздохнула:
— Ты грязный. Плакал?
Ох, подумал я. Что придумать?! И понял, что не успею.
— Мальчишка обозвал на улице.
Она посмотрела на меня ещё — и я сжался сильнее, ожидая расспросов — но мама промолчала, подтолкнув меня к кувшину с водой.
Вечером мама тихо говорила с отцом — и я догадался, что обо мне. Я услышал только слова отца:
— Теперь он уже, считай, как не наш…
И — чуть громче — напряжённый ответ мамы:
— Не смей так говорить!
— Я только имею в виду, что мы ничего не решаем. Только он сам.
Они недолго помолчали, а потом опять заговорили тихо.
…Казалось, почти ничего не изменилось. Правда, я больше не играл с мальчишками — сперва боялся с ними встречаться, потом вдруг понял, что прекрасно обхожусь без компании. Игры, в которые можно играть одному — или с воображаемым другом — придумывались сами собой, одна другой интереснее. Главное, чтобы мне никто не мешал — а мне не мешали…
Весь город был в моём распоряжении — я постепенно стал так думать, выбирая пустынные улочки, заброшенные здания и пустыри, древние развалины на восточной окраине. Даже странно, что в городе оказалось столько укромных мест — иногда мне представлялось, что люди нарочно избегают попадаться на моём пути — не знаю, было ли это правдой, но временами я верил в это, и мне это больше нравилось, чем пугало.
Однажды я забрёл так далеко, что с поворота дороги увидел город как бы со стороны. Сперва я испугался, подумав, что не успею вернуться до темноты, но солнце было ещё в зените, и я подумал, что даже хорошо всё вышло — нечаянно открою новые места, дойти до которых нарочно не решился бы.
Мощёная большими каменными плитами дорога с обеих сторон была обсажена деревьями. Я не знал, как они называются, даже и видел их первый раз — громадные, старые, внизу, у корней, кора иссечена глубокими трещинами, в которые можно было спрятать ладонь. Зато повыше — уже на уровне моего лица — кора становилась только чуть шероховатой, а ещё выше — абсолютно гладкой и блестящей. Стволы деревьев были высокими и прямыми, кроны смыкались над дорогой, как арки в храме. Мне даже показалось, будто шаги мои по камням отдаются еле слышным звоном в эти деревья — а звон потом стоит долго в самых сводах…
Дорога вывела меня к небольшому пруду. Деревья окружали его со всех сторон. Я решил обойти пруд по берегу и возвращаться домой.
Я уже привык к тому, что никто не мешал моим блужданиям, и досадливо поморщился, увидев мальчишку с удочкой — загорелого, обветренного, лицо его было узким, веснушчатым и каким-то очень «деревенским». Что мальчишка из «деревенских», было видно и по его одежде — мешковато сидевшей короткой рубахе и штанам до щиколоток. Мальчишки в городе носили туники и чулки.
Мы долго пялились друг на друга. Потом «рыболов» спросил:
— Ты один, что ль, из городу притопал?
Я кивнул и тут же мысленно обругал себя — лучше бы соврать, что с отцом, который чуть поотстал, но скоро догонит.
— Поня-а-а-атно. — И мальчишка замолчал, как видно, тоже выбитый из колеи неожиданной встречей. Он с интересом разглядывал меня, соображая.
— А я тут вот… рыбу, значит, ужу. Ты рыбу удить умеешь?
Я помотал головой.
— А… Поня-а-атно. — И опять молчим. — Как у вас там в городах это… девчонки-то?
Он ухмыльнулся, а я удивлённо мигнул: что — «девчонки»?
— Папаша-то у тебя кто? — «Рыболов опять сменил тему.
— Архитектор. — Тут и сочинять не нужно — должность отца, не такая уж важная, называлась красивым и «значительным» словом. В глазах мальчишки мелькнуло что-то вроде испуга, но потом он снова окинул взглядом мою потёртую и кое-где заштопанную тунику, и понимающе хмыкнул:
— Ну, да ты врать умеешь… Архинекторы во дворцах белокаменных, а сынки их на лошадях с мечами, и гвардейцы с ними…
Не знаю, кого он называл «архинекторами», только ясно, что в голове у деревенщины был по этой части кавардак.
— Не «архинектор», а архитектор!
— Да хоть бы и архипипектор! — Он засмеялся неприятно, и я подумал — как жалко, что такое хорошее место оказалось испорчено: бродить тут мне больше не хотелось, надо было поскорее избавиться от этого глупого пацана с удочкой и идти домой.
— Ты первый раз тут? — спросил он.
— Первый…
— Небось и рыб наших не видел… Во, гляди! — Он ухватил меня за локоть расцарапанной, в ссадинах и цыпках, рукой, подвёл к берегу. — Видишь?
— Да где?
— Ты глянь лучше-то! — Тут он толкнул меня — несильно, но берег был скользкий, так что я сел в воду, перепугано взмахнув руками. «Рыболов» захихикал, но помог мне встать.
— Городские все неуклюжие, как бабы… А ты, вообще-то, пацан или девка, а?
Я промолчал и хотел вылезти на берег, но «рыболов» не дал, пихнув снова. Глазки у него сделались колюче-гадкими.
— Ты к моему пруду не ходи больше, понял? У вас там, у пипекторов, своих прудов хватает, небось.
— Не приду, — пробурчал я, сжал зубы.
— И ладно.
Я опять хотел выйти из воды — а он опять толкнул.
— Покажь, пацан ты или девка — тогда пущу.
Хоть бы не зареветь, подумал, а то вообще забава ему будет…
Я отступил в воду дальше. Берег делался круче, а плавать я не умел. Пацан стал посвистывать и шлёпать удилищем по воде.
— Эх, чего с тебя взять… Ладно, зайдёшь по горло — пущу.
Но я решил стоять на месте. Кажется, пацану уже наскучила забава, он зевнул.
— Эй!
Окликнули от дороги. Среди деревьев стоял… мальчик в странном наряде — короткая, облегающая курточка, чёрная с золотым шитьём и такие же короткие штанишки. У него было круглое лицо, а глаза, видно, по девчоночьи красивые, он зло сощурил.
Мой враг явно перетрусил не меньше, чем я сам минуту назад. А я уже не боялся. Было только стыдно.
— Ты, конопатый с палкой, подойди!
