Наталья Егорова - Талисманчик
Я осознал, что опираюсь на холодную раму разбитого таксофона и, видимо, уже давно: рука затекла. Покалывало онемевшие губы, стиснутые в страхе перед неведомым. Катерина так же неподвижно и молча стояла напротив. Мне показалось, что в глазах ее читается сразу и понимание, и обида, и сочувствие, и презрение. Катька, Катька, что я сделал с тобой?
Я?
Понимание обрушилось на меня визгом тормозов и звоном бьющегося стекла. Мир замер, и даже не обернувшись на столкновение, я просипел враз пересохшим горлом:
– Что я с тобой сделал?
Не помню, как добрался домой, куда делась преображенная Катерина. Помню лишь, как мучительно вглядывался в заляпанное зеркало в собственной прихожей, в одной руке автопортрет, другую тянет к пыльному полу вскрытая бутылка дешевой водки.
Я все ищу и, к ужасу своему, нахожу мои и не мои черты в чуть циничном самодовольном взгляде из глубины стекла.
Больше я не помню ничего.
Действительность вернулась с тупой болью, долбящей по голове гигантским гулким молотком. Сквозь эту боль адским шумом врывались в уши шелест текущей воды и какое-то шкворчание.
Зато вспоминать о происшедшем не понадобилось: я проснулся уже с ясным знанием и принятием невероятной истины. Провал остался лишь в области количества выпитого. Хотя если судить по голове...
Медленно, закрыв один глаз и придерживая рукой голову, похожую на тяжелый неустойчивый аквариум, я сполз с кровати. Так. Раздеться перед отключкой, как водится, не смог, но хоть не изгадился. Вроде.
Держась за ускользающие углы мебели, принялся передвигать пудовые конечности к ванной. На кухне по-деловому хозяйничала Катька в клеенчатом фартуке, какие продают бабульки у метро. Жутко-ядовитый цвет этого фартука немедленно вызвал спазмы в моем желудке, пришлось закрыть глаза и попытаться развернуться.
Неожиданная хозяйка старательно делала вид, что не замечает моей скукоженной личности. Спасибо и за это. Мрачно размышляя, как ей удалось проникнуть в мою обитель, я прошаркал в ванную.
Через полчаса мое состояние - как физическое, так и душевное - приблизилось к удобоваримому. Удалось даже ни разу не порезаться при бритье, а ледяной душ - сволочи, опять отключили горячую воду - выветрил остатки хмеля из мозгов. Хотя подташнивало по-прежнему. Идиот, сколько ж я выпил-то? Разглядывая в заляпанном зеркале помятую физиономию, я сам удивлялся: и чего так разволновался вчера? Ну талисманчик, ну изменяются поросячьи морды клиентов, становясь похожими на портреты. Так это же клево! Такие перспективы открываются.
Перед глазами мелькнуло видение: футуристическое здание с громадной неоновой вывеской "Центр визуального преображения Алекса Матюхина". Воображение тут же насмешливо пририсовало негра-швейцара у входа. Негра с идеально правильными чертами лица. Я хмыкнул и поплелся на кухню. Хорошо, хоть моя миролюбивость не позволяла рисовать шаржи на политиков. Или портрет действует, только когда рисован с натуры? Или если находится перед глазами "жертвы"?
А, не один ли хрен? Экспериментировать не хотелось. Хотелось работать.
Катерина молча плюхнула передо мной литровую чашку бульона с густым мясным запахом. Желудок дрогнул и попытался взбунтоваться, но после пары глотков, как ни странно, полегчало.
– Я взяла пару сотен со стола. Сдача там же, - наконец, нарушила она молчание.
– Угу.
Я довольно беззастенчиво разглядывал ее в безжалостном дневном свете. Изменения, поразившие меня вчера неожиданностью, сейчас оказались не столь разительными. Хотя волосы действительно сменили оттенок. Как и глаза, и губы: Катька теперь казалась проявившейся до конца фотографией.
Допив бульон, я почувствовал, что не наелся, и с благодарностью смолотил еще и макароны с мясом. Катерина задумчиво помешивала ложечкой растворимый кофе. Молчание начинало меня тяготить.
– Ну, и как тебе твоя новая внешность?
Вопрос прозвучал несколько более снисходительно, чем мне бы хотелось. Эдакий модный визажист скромной клиентке. Уголки губ ее дернулись то ли в попытке улыбнуться, то ли в неприязненной гримаске.
– Ко мне раньше не приставали в транспорте, - нейтрально уронила она, и я не понял: осуждает ли она меня, изменившего отношение к ней окружающих, то ли просто смирилась, как мирилась раньше с собственной незаметностью. Уточнять не решился.
Она вымыла посуду - естественно, как будто всю жизнь занималась этим у меня на кухне. И уже уходя, заметила:
– Двери все же запирай иногда.
Ага, так вот как она сюда попала. Кольнуло невольное чувство стыда, когда я представил, каким она меня нашла вчера. Но его тут же заглушил вернувшийся энтузиазм. Талисманчик, значит? О’кей, будем работать.
Блондинка, окрестившая меня, оставила телефон. "Ядвига", - было выведено на бумажке зелеными каракулями. Мадам, похоже, считала себя кем-то вроде моей крестной матери, поскольку на робкую просьбу насчет рекомендаций откликнулась с восторгом. Правда, может, ей просто было скучно в ее обеспеченном безделье.
Я снял для начала "студию" - крохотную угловую каморку на верхнем этаже дома без лифта. Одно окно выходило на автобусный парк, другое - на роскошную свалку. Но света было предостаточно а неудобство подъема по вонючей лестнице не смущало моих первых клиентов - худых девиц с приклеенными улыбками, пышных дамочек в блестящих обтягивающих платьях, глядящих исподлобья качков, хитрых мужчин с физиономиями аферистов.
Я работал, как проклятый, иногда оставаясь в мастерской и на ночь: между мольбертами как раз втискивалась раскладушка. Я, наконец, получил возможность писать маслом, а не набрасывать наспех карандашом или пастелью. Я заполнил бар элитной выпивкой из крохотного дорогого магазинчика и наконец-то исполнил детскую мечту - объелся баночными ананасами. Я постепенно становился вхож в богемную тусовку, посещал модные спектали. Хотя и то, и другое вызывало у меня лишь скуку, но, без сомнения, способствовало пополнению армии моих заказчиков.
Чудо перешло в разряд рутины. По вечерам я иногда застывал у окна, бездумно вглядываясь в почерневшие кирпичные стены окружающих строений. Я прихлебывал какой-нибудь умопомрачительный ликер, а в голове было пусто как на подготовленном холсте за моей спиной. Меня окутывало умиротворение, и всего приятней было от упоительного сознания, что я делаю мир красивее.
С Катериной я больше не пересекался.
Через некоторое время я мог позволить себе просторную дорогую мастерскую в центре. Доходы мои выглядели исключительно стабильными, и я уже потерял счет приукрашенным мною лицам. Я вошел в моду в столичном «свете». Я запросто сталкивался с людьми, которых в прежние времена знал лишь по теленовостям. Теперь я передвигался по Москве только на такси, и еще одной стороной новой жизни оказалась необходимость отбиваться от назойливых девиц, жаждущих приобщиться к славе и, чего греха таить, кошельку преуспевающего портретиста. Мой взлет был стремителен, мои работы безошибочными, будущее представлялось обеспеченным.
