Павел Беловол - Призраки Уэли и козни Императора
Изумлённый от страшной картины, Томас упал на колени перед сыном и услышал его свистящий, невнятный шёпот:
— Он приходил ко мне. Он говорил со мной. Он уговорил меня это сделать. Я говорил с ним все эти дни и ночи. И я ему поверил.
Мальчик выдохнул последний раз и вместе с этим выдохом отпустил свою душу на волю.
Глава 3
Джим Робинзон
Завтракали они втроём, в тихом семейном кругу: Томас Уэли, его жена Анна и дочь Коринн. Стол был накрыт не богато, но краюха горячего хлеба, кувшин молока да солонка всегда присутствовали. Не теряя времени на разговоры, все сидели молча и потихоньку уплетали, заряжаясь энергией на день грядущий.
Коринн была поглощена своими мыслями о своём женихе, с которым они планировали венчание весной. Она мысленно представляла, как с весенними паводками запоют птицы, начнут расцветать цветы, почки на деревьях выбросят первые листья навстречу тёплым солнечным лучам. Какое платье они будут готовить с матерью долгими сереющими вечерами за разговорами о жизни, где мать будет давать наставления будущей хозяйке и жене. Глаза её блестели и Коринн смущённо пыталась подавить улыбку от сладострастных видений.
Мать задумалась о житейских делах, которые лежали на её хрупких плечах по хозяйству. Чем порадовать на обед мужа, успеть бы со стиркой, как можно перекроить старые платья Коринн, чтобы они выглядели новыми, да и мало ещё о чём.
Томасу Уэли не давали покоя дела, связанные с обеспечением семьи.
Во время этого завтрака каждый был поглощён своими мыслями. Неожиданно Томас напряг слух и стал прислушиваться. Ему показалось, что у него за спиной стоял кто-то невидимый и, наклонив к его уху голову, шептал, шептал и шептал. Он перестал пережёвывать и прислушался ещё внимательнее. Теперь Уэли ясно и отчётливо услышал монотонный, шипящий и насмешливый голос:
— Осталось совсем немного времени. Настала очередь твоей последней дочери. Она у тебя оказалась самая неподатливая на мои чары. С остальными твоими отпрысками было намного проще. Но ничего, скоро я покончу с твоей средненькой дочкой, а потом возьмусь за твою ненаглядную супругу. Тебя же я заставлю жить долго, с мучительным осознанием твоей никчёмности. Ха — ха — ха…
Смех грохотом пронёсся по всей комнате и постепенно отдалился и затих.
Томас встряхнул головой, отгоняя неприятные видения, и осмотрелся.
Анна взглянула на мужа в испуге и с неуверенностью в голосе спросила:
— Дорогой, что случилось, ты будто бы приведение увидел?
Коринн отпустила сладкие грёзы и взглянула на отца. Томас сидел бледный, его глаза выражали испуг и недоумение. Он встал из-за стола, по-отечески поцеловал в лоб Коринн, погладил руку Анны, глазами пробежал по комнате и ответил со вздохом:
— Нет, нет, ничего, милые, всё в порядке. Просто задумался.
Томас Уэли от непонятного наваждения был растерян. Он отправился в свой кабинет, устроился в кресле и стал набивать трубку, одновременно осознавая происходящее в его семье, сопоставляя с этой жуткой фразой. Томас возвращал события прошлых лет, и в его сознании прокручивались картинки тех ужасных семейных катастроф, которые произошли с его детьми. Ему припомнилась записка, которую оставила Виолетта перед смертью, и непонятная предсмертная фраза Робинса, которую он записал позже, сам не зная зачем. Томас припомнил и упоминание в них о голосах, разговорах с кем-то неизвестным. Тут же ему припомнились показания четверых подонков, которые убили Питера, они тоже говорили о каких-то голосах. Всё это пробегало перед его воображением, с такой ясной очевидностью, что, казалось, всё это происходило только вчера.
Томас нервно теребил трубку во рту, передвигая её зубами с одной стороны на другую. Он вскочил и начал судорожно отыскивать в ящиках своего дубового двухтумбового рабочего стола те самые предсмертные записки. Вываливая содержимое ящиков на пол рядом со столом, не соблюдая никакого порядка, Томас, исследовав всё, обнаружил искомое и вновь вернулся в кресло.
Открыв сложенный пополам один листок, он прочёл:
«Сумасшедшая от истории жизни, стремящаяся к загадке смерти; Рада быть брошенной где-нибудь, где-нибудь не в этом мире. А ещё эти голоса, шёпот и смех».
Немного задумавшись, Томас прочёл и вторую записку:
«Он приходил ко мне. Он говорил со мной. Он уговорил меня это сделать. Я говорил с ним все эти дни и ночи. И я ему поверил».
Томас опустил руки, раскинув их по обе стороны кресла, держа в одной записку от Виолетты, а в другой — последние изречения Робинса. Горькие мысли затмевали ему рассудок. Он начинал смутно понимать, что же всё-таки происходит в его семье. Томас начал осознавать причины происходящего, но никак не мог понять, почему это происходит именно с ним? Какая причина заставила это нечто так относиться к его детям, жене и к нему самому?
Погруженный в рассуждения Томас не заметил, как табак в трубке истлел, а он лихорадочно продолжал тянуть её, пока не почувствовал на языке горький и терпкий вкус никотина. Этот привкус заставил вернуться Томаса к реальности. Доставая из коробочки, встроенной в подлокотнике кресла, принадлежности для чистки трубки, он снова услышал этот насмешливый шёпот:
— Ты всё правильно понял, Томас Уэли. Это я не даю тебе покоя. Ты должен помнить меня. Это ты — последний, кто взглянул мне в глаза в тот роковой для меня момент, когда я переходил из состояния бытия в состояние небытия.
Томас вздрогнул, но ему показалось, что он уже готов был к такой ситуации и, не медля, спокойным и ровным голосом начал диалог с чем-то потусторонним:
— Ты тот самый Джим Робинзон, которого повесили в 1852 году, на этом самом месте, где сейчас стоит мой дом.
— У тебя хорошая память, — ответил голос, всё тем же насмешливым и невозмутимым шёпотом.
— Но, что тебе нужно от меня и от моей семьи? Чего ты добиваешься? — спросил Томас и закрыл глаза руками, подмяв листки бумаг на лбу.
Его состояние выражало смятение и боль. Казалось, что этот пожилой человек сейчас заплачет и слёзы потекут по его щекам. Но Томас взял себя в руки, откинулся на спинку кресла, открыл, а потом снова прикрыл глаза. Он ожидал продолжения разговора, потому что понимал — этому необходимо положить конец. И голос Джима Робинзона не заставил себя долго ждать.
— Ты, Томас, должен прекрасно понимать, что мог помочь мне в тот момент, когда я находился в отчаянном состоянии. Но ты смотрел мне в глаза и даже не попытался ничего предпринять.
Томас возмутился такому обвинению и в его словах послышалась робость и недоумение.
