Тимофей Печёрин - Темная жатва
И даже сам факт прохождения пути через горы работал на пользу шайки: ведь передвигаться через Тысячу Ступеней надлежало осторожно, без спешки. А значит, незадачливые караванщики не могли надеяться даже на последний свой шанс — на спасение бегством.
Не обходилось, конечно и без потерь: охрана караванов не дремала, да и герцог Торнгардский не зря носил прозвище Железная Перчатка. Гвардия его светлости объявила охоту на обнаглевших налетчиков и все чаще устраивала обход тракта. Так что помахать кинжалом или топором доводилось частенько, а время от времени кто-то из членов шайки обязательно становился кормом для стервятников. Но не Йорм: он раз за разом оказывался в числе тех, кто успешно ускользал от гибели — и именно за это получил прозвище Змей. Ускользал, прятался в лабиринте из скал, чтобы вскоре снова вернуться на Ступени в составе своей банды.
Вот только любой удаче приходит конец. Однажды воины герцога все же собрались с силами и, окружив шайку, отрезав ей пути к отступлению, перебили ее почти целиком. Именно почти: к счастью или к несчастью, но Йорм Змей в той последней своей схватке оказался лишь оглушенным, но не зарубленным.
А вот почему тогда его все-таки оставили в живых, для чего не прикончили на месте, продержали в темнице, а теперь решили отрубить голову — незадачливый разбойник не понимал. В назидание другим… но кому? Тем более непонятно было Йорму, зачем казнить в один день такую кучу народу.
Между тем, во дворе замка происходило что-то странное… или, вернее сказать, как раз не происходило: казнь все никак не начиналась. Палач переминался с ноги на ногу, а в строю смертников кто-то даже зевнул — подчеркнуто, почти демонстративно, не отказав себе в этой мелкой, предсмертной, но дерзости.
Внезапно неподалеку от плахи появился высокий щуплый молодой человек — похожий на отощавшую от голода дворнягу, только что добротно одетый. Голос у него оказался соответствующим: звучал хоть и не без торжественности, но немногим более солидно, чем тявканье какого-нибудь уличного пустобреха.
— Его светлость, — начал Пустобрех, глядя в развернутый свиток пергамента, — могучий герцог Оттар, сын Бьярни, повелитель Торнгарда и покоритель сопредельных земель, являет вам, несчастные, свою высочайшую милость. Один из вас: тот, кто согласится искупить свои преступления кровью и жизнью, кто готов отдать их во благо его светлости — тот будет избавлен и от заслуженной кары, и от посмертного позора. Пусть тот, кто согласен принять милость и послужить его светлости, сделает шаг вперед.
— Эй, ты, а у меня другое предложение, — отозвался в ответ один из смертников: почти беззубый старик с реденькими белесыми волосами, — пусть его светлость возьмет свою милость и подотрется ей в нужнике!
Со стариком этим Йорм успел познакомиться в темнице: мастер попрошайничества, тот одновременно был и редкостным пройдохой, напоследок обыгравшим в карты не менее десятка человек. И не ради выигрыша — такового попросту не было; игра была ему в удовольствие, а успешный для себя исход старик неизменно претворял ставшим знаменитым хихиканьем: не то радостным, не то ехидным. Оно же последовало за отповедью старого плута теперь, во дворе замка.
В строю смертником раздался одобрительный гул.
— Что ж, — слегка обиженно молвил человек со свитком, — с тебя мы и начнем.
Один из стражников подтолкнул старика к плахе, наклонил его голову; палач взмахнул топором — и голова, с коротким хлопком и хрустом отделилась от тела. Едва ли старик успел почувствовать боль: топор был наточен остро, да и палач свое дело знал крепко. Много хуже пришлось тем, кто пока еще оставался в живых: смертники враз умолкли… кроме одного из них, здоровенного детины с почти целиком заросшим лицом.
— Не трудись! — перебил он Пустобреха, вновь начавшего зачитывать свиток, — хороша же милость: сдохнуть во благо герцога вместо того чтобы просто сдохнуть. Нет уж, казните меня сразу; не видал я добра от его светлости — и светлость его от меня не дождется!
А вот Йорм был совсем иного мнения — так на него подействовало зрелище казни, да еще знакомого человека. Хоть и не был разбойник по прозвищу Змей ни трусом, ни неженкой; хоть и сам не раз мог расстаться с жизнью в схватке, и других частенько ее лишал. Но, несмотря на это, умереть вот так, с покорностью скотины и без намека на надежду он был не готов. Не привык… да и как к подобному можно привыкнуть?
— Я готов! — крикнул Йорм, сделав сразу два шага в сторону человека со свитком, — я виновен перед его светлостью! Признаю это и согласен искупить свои преступления — хоть кровью, хоть всей своей жизнью.
— Погоди… не надо речей, — недовольно и даже несколько обескуражено одернул его Пустобрех, — успеешь еще поклясться: в другом месте и перед другими людьми. И… ты ведь горец, я правильно понял?
Йорм кивнул.
— Это хорошо. Идем, господин Кольм тебе все объяснит.
С этими словами человек со свитком развернулся и зашагал в сторону одной из построек замка. Немного помешкав, Йорм Змей двинулся следом. Стражники уже не чинили ему препятствия, а смертники — провожали безмолвными взглядами. И лишь детина с заросшим лицом вновь отличился: плюнул в сторону новоявленного добровольца… и счастливчика. Плюнул не то с презрением, не то от зависти; плюнул напоследок, потому как к плахе повели на сей раз его.
2
Город располагался… а, вернее, теснился между двух стен: первая отделяла его от твердыни герцога Оттара, за второй же начинался Тракт Тысячи Ступеней. А еще — земли обрывов и скал, диких свирепых хищников и далеко не миролюбивых людей. Они также почитались за владения герцога Торнгардского… вот только подтверждать право на них его светлости приходилось очень уж часто. Причем, не королевскими грамотами, а сталью и кровью. И далеко не всегда успешно.
Громады стен и башен замка нависали над улицами Торнгарда подобно топору палача: столь же грозно, неумолимо… вот только ни один палач не мог позволить себе столь длительного промедления. Наоборот, постарался бы не затягивать себе работу…
Дома чуть ли не прижимались один к другому, особенно выпиравшими верхними этажами. И выглядели под стать замку: полностью каменные, массивные, с маленькими окошками и железными воротами; ни дать ни взять — маленькие крепости. И никаких башенок, черепицы или хотя бы крохотного садика; жителям северных гор определенно было не до красивостей.
И все же красота не обошла стороною и этот суровый край, она даже здесь смогла оставить свой след — на стенах, покрытых изморозью и оттого поблескивающих на солнце. Выглядел при этом город почти сказочно… однако и жестокая действительность не желала отступать. И постоянно напоминала о себе: то бездомными собаками, то обмороженными трупами нищих, то горожанами, не расстающимися с оружием. Не требовалось быть великим прозорливцем, чтобы понять, сколь трудна жизнь в Торнгарде; трудна как и ответ на вопрос, который обязательно должен был задать себе всякий, кто хоть немного узнал про этот город.
