Фриц Лейбер - Мечи в тумане
Держа свои большие ладони над жаровней, Фафхрд насвистывал веселый мотивчик, доносившийся из сверкавшего вдали дворца. Мышелов, по причине тумана смазывавший клинок Скальпеля маслом, заметил:
– Для человека, которого осаждают таинственные запахи и предвещающие опасность звуки, ты вполне жизнерадостен.
– А мне здесь нравится, – заверил друга Северянин. – Плевать я хотел на королевские дворы, мягкие постели и теплые очаги! На улице жизнь много смачнее – так же, как и на горной вершине. Разве воображаемое вино не слаще реального? («Ну-ну», – ухмыльнулся Мышелов.) Разве для голодного корка хлеба не вкуснее, чем ласточкины языки для эпикурейца? Превратности судьбы делают аппетит сильнее, а взор острее.
– А это слова обезьяны, которая никак не может дотянуться до яблока, – сказал Мышелов. – Если б в этой стене вдруг отворилась дверь в рай, ты бы бросился в нее очертя голову.
– Только потому, что я еще не бывал в раю, – отмахнулся Фафхрд. – Разве не приятнее нам слушать музыку, играющую на обручении Иннесгей, отсюда, чем тереться среди гостей, прыгать вместе с ними, находиться в шорах их светских обычаев?
– Сегодня ночью в Ланкмаре многие терзаются от зависти мукой мученической, слыша эти звуки, – мрачно ответствовал Мышелов. – Я не такой глупец и так уж не терзаюсь, а просто по-умному завидую. И ответ на твой вопрос будет: «Нет».
– Сегодня гораздо приятнее быть дозорным у Глипкерио, нежели одним из его изнеженных гостей, – не унимался Фафхрд, ударившись в поэзию и не слушая Мышелова.
– Ты хочешь сказать, что мы служим Глипкерио добровольно? – громко осведомился тот. – Это верно, у свободы всегда есть и горькое зерно: за нее никто тебе не платит.
Фафхрд, рассмеявшись, пришел в себя и чуть ли не сконфуженно сказал:
– И все же, когда стоишь в дозоре, когда ты каждую секунду настороже, – в этом что-то есть. Мы же делаем это не за плату, а ради собственного удовольствия. Когда человек попадает в тепло и уют, он становится слепым. А здесь мы видим город и звезды, слышим шорохи и топот самой жизни, мы, словно охотники в каменном лесу, напрягаем все наши чувства, чтобы….
– Умоляю, Фафхрд, не нужно больше никаких дурных предзнаменований, – запротестовал Мышелов. – Сейчас ты скажешь, что по улицам уже крадется чудовище и, истекая слюной, предвкушает, как начнет пожирать Иннесгей и ее подружек, а может, и одного-двух принцев с мечами – на закуску.
Фафхрд серьезно глянул на приятеля и, устремив взор в густеющий туман, ответил:
– Когда буду окончательно в этом уверен, я дам тебе знать.
***Братья-близнецы Крешмар и Скел, профессиональные грабители и убийцы, вломились в лачугу к некоему старому скряге как раз в тот момент, когда его убогого жилища достиг туман с красными прожилками и проник внутрь. Быстрее, чем честолюбец, внезапно приглашенный на пир к королю, доедает последний кусок и допивает последний глоток на семейном обеде, эти двое закончили свое грязное дело. Крешмар аккуратненько проломил скряге череп, а Скел тем временем забрал единственный кошель старика, уже начавшего превращаться в труп. С болтающимися на бедрах мечами они решительно вышли на улицу, в туман, и двинулись бок о бок с Гнарлагом и Джисом в этой бледной и почти осязаемой субстанции, которую было не отличить на первый взгляд от речного тумана, но которая отравляла их настолько неумолимо, словно была облачным белым зельем убийства и разрушения, напрочь смывавшим с них естественные страхи и предубеждения и обещавшим множество трепещущих и весьма выгодных жертв.
***За спинами этих четверых фальшивый туман тянулся одной непрерывной нитью, красной, как артерия, и серебряной, как нерв, которая, огибая бессчетное число каменных углов, скрывалась в храме Злобы. Вдоль нити то и дело пробегали волны вибрации, словно храм питал решительностью хищную туманную массу и шедших в ней четверых убийц, ненависть коих теперь стала вдвое сильнее. С целеустремленностью снежного тигра продвигался туман в сторону квартала знати, к расцвеченному всеми цветами радуги дворцу Глипкерио, стоявшему над волноломом у берега Внутреннего моря.
Трое одетых в черное ланкмарских стражников, вооруженных окованными металлом дубинами и утяжеленными дротиками с зазубренными наконечниками, увидели приближающуюся к ним плотную туманную массу и в ней четырех человек. Им показалось, что эти четверо движутся в глыбе мягкого льда. У стражников побежали по телу мурашки, они застыли от ужаса. Туман ощупал их и тут же двинулся дальше, очевидно решив, что это материал для него непригодный.
Из туманной массы вылетело несколько мечей и кинжалов. Не издав ни звука, трое стражников рухнули, на их черных туниках заблестела жидкость, потекшая красными ручейками по желтоватым неподвижным рукам убитых. Туманная масса сделалась плотнее, как будто забрав силы у своих жертв. Снаружи четырех убийц уже почти не было видно, хотя сами они видели все очень ясно.
***В конце самой длинной из пяти улочек, которая проходила дальше других от моря, Мышелов в свете, льющемся из дворца за его спиной, увидел ползущую белую массу, вытянувшую перед собой несколько щупальцев, и весело вскричал:
– Смотри-ка, Фафхрд, а мы не одни! Туман Хлала добрался до нас по извилистым улочкам, чтобы погреть свои мягкие лапки у нашей жаровни.
Фафхрд прищурился и недоверчиво заметил:
– Думаю, в нем скрываются и другие гости.
– Да не будь ты таким робким, – нарочито встревоженно упрекнул его Мышелов. – Мне в голову пришла забавная мысль, Фафхрд: а что если это не туман, а дым от конопляной и маковой соломки со всего Ланкмара? Вот уж нанюхаемся! А какие сны будут нам сниться сегодня ночью!
– По-моему, нас ждут кошмары, – мягко возразил Фафхрд, приподнимаясь на полусогнутые ноги, и вдруг воскликнул: – Мышелов, снова этот запах! И мой меч так и дрожит в ножнах!
В этот миг самое любопытное из щупалец в мгновение ока подползшего совсем близко тумана потыкалось в двух друзей и радостно обхватило их, словно найдя наконец долгожданных предводителей, которые сделают этот отряд рабов непобедимым.
И тут высокий и низкорослый кровные братья почувствовали, как их проняло туманным хмелем, услышали призывный, горько-сладкий напев ненависти, жаркие посулы жажды крови, беспредельное безумие убийства.
Фафхрд, который этим вечером не брал в рот ни капли и был опьянен лишь собственным идеализмом и мыслями о благости ночного дозора, искушению не поддался.
Мышелову, в чьей природе в большей степени присутствовали злость и зависть, пришлось труднее, но и он в конце концов отверг притягательнейшие соблазны тумана – хотя бы только потому, что ему, грубо говоря, хотелось самому быть источником собственного зла и он не желал принимать его ни от кого другого, пусть даже как дар от самого архидемона.
