Вера Семенова - Чаша и Крест
Мне стало холодно, настолько холодно, что руки перестали мне повиноваться, и некоторое время я бессильно тянул на себя тело этого человека, показавшееся мне очень тяжелым.
— Помоги мне, Бэрд, — сказал я наконец сквозь зубы.
Он подчинился, так и не изменившись в лице, и вдвоем мы завернули нашу находку в плащ Бэрда и положили на одну из лошадей. Бэрд забрался в седло следом, придерживая его обеими руками и ухитряясь при этом еще держать поводья. И мы медленно потащились обратно, прочь от этого места, на котором я своими руками загубил свою не очень яркую, но в общем неплохо складывающуюся карьеру.
Я ехал молча, уставясь в прямую спину Бэрда. Все мысли на какое-то время покинули меня, оставив абсолютную пустоту и ощущение собственной беспомощности. Видимо, я был плохим воином Ордена. Человек, которого я только что приказал подобрать на дороге, скорее всего был бродягой и висельником. Но даже если он был неправедно осужденным круаханским дворянином — что мне до этого? Почему я поставил под удар благополучие себя, своих спутников и всего магистрата из-за первого встречного, с которым я не сказал ни единого слова, который скорее всего умрет от черной язвы, о котором я не знаю ничего хорошего и, возможно, могу в ближайшем будущем узнать очень много плохого?
Я посмотрел на темный, закутанный в плащ силуэт, полулежащий на плече у Бэрда. В этот момент я не испытывал к нему ничего, кроме глубокой неприязни. Какое право он имел соваться под копыта моей лошади? Зачем он вообще мне сдался? Его наверняка будут искать, и чем опаснее этот преступник, тем старательнее будут поиски. Несмотря на затяжную болезнь господина первого министра, его гвардейцы по-прежнему вездесущи и сильны. А когда его найдут — горе неразумному Торстейну, сыну Адальстейна, потому что я буду сражаться с любым, кто посмеет поднять руку на беззащитного. Хотя, к сожалению, я знаю всего два шпажных приема относительно хорошо и еще один средне.
Наверно, это говорила во мне моя низкая кровь, очень отдаленно связанная с Орденом. Настоящий воин превыше всего ставит благо Ордена, и ничего больше. А я, к сожалению, в этот злосчастный для меня вечер был уверен только в одном — если бы я оставил живого человека умирать на мокрой дороге, я никогда не смог бы больше написать ни одной строчки своих хроник.
Рассвет следующего дня был холодным и неожиданно чистым. Словно весь дождь вылился накануне, или все тучи остались сгущаться вокруг проклятого Рудрайга. Мы остановились в маленькой деревне, той самой, о которой говорил Бэрд, и она оправдала все наши ожидания — нас никто ни о чем не спрашивал, от нас не шарахались и не интересовались подозрительно, кто мы такие и кого с собой везем. Утро застало меня сидящим на крыльце небольшого дома, который нам отвели для ночлега. В комнате Бэрд возился с подобранным. Я кое-что смыслю в простых лекарских заклинаниях, но тут требовалось еще определенное количество грязной работы и необходимая сноровка. Несколько раз он проходил мимо меня туда-сюда, но помогать не звал, а я не решался его спросить. Вообще я чувствовал себя абсолютно опустошенным и ненужным после того решения, что принял на дороге, и невольно радовался тому, что Бэрд справляется без меня.
Наконец Бэрд вышел на крыльцо, медленно вытащил из кармана трубку и стал ее набивать. Руки его еле заметно дрожали — сначала я подумал о бессонной ночи, но выражение его лица меня удивило. Вернее, меня удивило то, что у его лица вообще было выражение. Обычно оно казалось вырезанным из куска старого мореного дерева.
— Ну как он, выживет? — спросил я, лишь бы что-то спросить.
Бэрд покачал головой, не поднимая глаз от своей трубки…
— Говорят, что здешний первый министр умирает очень тяжело и почти превратился в какое-то животное. Удивительно — неужели в мире все-таки есть какая-то справедливость?
— Это ты о чем?
— Ну, если человек приказывает проделать такое с другими, — он мотнул головой в сторону комнаты, — несправедливо желать ему легкой смерти.
Я невольно передернулся, начиная понимать.
— Его сильно пытали, да?
— Если честно, Торстейн, на нем почти нет живого места. Странно, что он выжил до сих пор.
— А черная язва?
— Я сделал все, что мог, — пожал плечами Бэрд. — Теперь он умрет, если ему суждено умереть, и выживет, если суждено выжить. Но второе произойдет в любом случае очень нескоро.
— Что же нам делать? — растерянно спросил я. — Не можем же мы оставить его здесь? Но и везти с собой его нельзя… Мы и так совсем задержались…
Я снова четко представил перед собой Ронана.
Бэрд выпрямился, и его лицо опять приобрело каменное выражение.
— Я уже говорил, господин младший магистр, решать вам, а я подчинюсь любому вашему приказу.
— Можно на него посмотреть? — я качнул головой в сторону двери.
Бэрд слегка, почти незаметно скривился, выразив этим легкое презрение к белоручке летописцу, избежавшему всей грязной работы.
— В ваших хрониках про такое не пишется, Торстейн. Но я его помыл и перевязал, так что плохо вам не станет.
Спасенный мной лежал на узкой длинной лавке у окна, накрытый простыней почти до шеи. Бэрд даже приуменьшил свои заслуги — он вымыл и расчесал его отросшие волосы и бороду, так что можно было относительно неплохо разглядеть его лицо. Правда, возраст было трудно определить — частично из-за длинных, темных, местами поседевших волос, частично из-за уродующих лицо темных пятен черной язвы. Но я сразу обратил внимание, что пятна эти бледнее, чем обычно. Тем не менее он тяжело дышал сквозь стиснутые зубы — видимо, в крови вовсю гуляла лихорадка.
Обе его руки лежали поверх простыни. Одна была полностью замотана бинтами, через которые уже проступили красные пятна, вторая была относительно нетронута и поражала исключительно красивой формой кисти и длиной пальцев. Я не очень хорошо разбираюсь в круаханских родословных, но обычно человек с такими руками у них мог проследить свой род до первых королей, приплывших из-за моря. По крайней мере, было трудно предположить, что он был разбойником или казнокрадом, брошенным в Рудрайг за реальные прегрешения.
Я тяжело вздохнул. Будущее мое усложнялось на глазах и представлялось мне совсем безрадостным.
Неожиданно лежащий открыл глаза. Они были темные и наполнены туманом боли и лихорадочным блеском, но смотрел он на меня твердо и прямо.
— Кто вы? — спросил он хрипло. Меня невольно удивила постановка вопроса — его не сильно интересовало, где он и что его ожидает, а почему-то очень занимала моя личность. Потом я обратил внимание, что он неотрывно смотрит не на мое лицо, а на орденский костюм — темно-фиолетовый камзол без украшений, но со знаком креста на правом плече, и такой же знак на пряжке, скалывающей плащ. Я совсем недавно надел знаки младшего магистра и поэтому все еще носил их с гордостью, стараясь почти не снимать. Тем более что в Круахан мы ехали не тайно — на Бэрде, который остановился у меня за спиной, был похожий костюм.
