Роджер Желязны - Рука Оберона
— Что там с нашим вахтером? — спросил Рэндом, указывая клинком.
— У меня смутное впечатление, что он пытался уберечь нас, — сказал я, делая шаг вперед. — Прикрой меня. Я хочу кое-что проверить.
— Ты уверен, что сможешь быстро сбежать? — спросил Рэндом. — С твоим-то боком…
— Не беспокойся, — сказал я, чуть более сердечно, чем следовало, и продолжил движение.
Он был прав по поводу моего бока, где все еще тупо саднила и изгалялась в притормаживании моих движений подзажившая ножевая рана. Но Грейсвандир по-прежнему была в моей руке, и сложилась одна из тех ситуаций, когда мной овладела уверенность в себе. В прошлом и с неплохими результатами мне уже приходилось полагаться на это чувство. Вот и сейчас настали времена, когда эта азартная игра снова стала актуальной.
Рэндом двинулся прямо и вправо. Я развернулся боком и медленно протянул левую руку вперед — словно знакомился с чужой собакой. Наш геральдический приятель остановился и взялся разворачиваться.
Он снова стал мордой к нам и обозрел Ганелона. Затем изучил мою руку. Опустил голову и повторил потрясшее землю движение, очень мягко каркнул — тихий, невнятный звук, — поднял голову и медленно вытянул шею. Вильнул огромным хвостом, дотронулся клювом до моих пальцев, затем повторил представление. Я осторожно положил ладонь ему на голову. Виляние хвоста участилось; голова осталась неподвижной. Я ласково почесал ему шею, и зверь медленно наклонил голову, словно наслаждаясь. Я отдернул руку и отступил на шаг.
— Думаю, мы уже друзья, — негромко сказал я. — Теперь попробуй ты, Рэндом.
— Шутишь?
— Нет, я уверен, что это безопасно. Попробуй.
— А что будешь делать, если ошибешься?
— Извинюсь.
— Замечательно.
Рэндом приблизился и предложил зверю руку. Тот продолжал исторгать дружелюбие.
— Отлично, — сказал Рэндом полминуты спустя, продолжая ласкать шею стража, — и что мы доказали?
— Что он — сторожевой пес.
— И что он сторожит?
— Очевидно, Образ.
— Тогда экспромтом, — сказал Рэндом, отодвигаясь, — я сказал бы, что его работа оставляет желать лучшего, — он указал на темный участок. — Все легко объяснимо, если страж так дружески настроен к любому, кто не ржет и не ест овса.
— Я думаю, он подпускает не каждого. И вполне возможно, что посадили его сюда уже после того, как было нанесено повреждение, — чтобы защититься от дальнейших нежелательных действий.
— И кто посадил?
— Вот это я тоже хотел бы узнать. Очевидно, кто-то с нашей стороны баррикад.
— Можешь проверить свою теорию — пусть подойдет Ганелон.
Ганелон не двинулся с места.
— Скорей всего, у вас — фамильный запах, — сказал он наконец, — и сторож благосклонен лишь к жителям Янтаря. Так что благодарю, но я, пожалуй, пас.
— Отлично. Впрочем, может, это и неважно. Твои догадки могут быть хороши и так. Есть варианты событий?
— Из двух команд, изо всех сил стремящихся к трону, — сказал Ганелон, — та, что включает Брэнда, Фиону и Блейса, как вы говорили, больше была осведомлена о природе сил, что играют Янтарем. Брэнд не изложил деталей — если вы, конечно, не упускаете каких-то инцидентов, с которыми он может быть связан, — но моя догадка такова: повреждение Образа указывает на методы, которыми их союзники подбирают ключ к вашему государству. Один или несколько ребят из этой команды устроили это повреждение, которое позволило проложить черную дорогу. Если здешний сторожевой пес откликается на фамильный запах или на что-либо другое, связанное с вами, значит, страж мог быть здесь все время и не иметь резона нападать на диверсантов.
— Возможно, — заметил Рэндом. — Есть идея о том, как это произошло?
— Вполне, — отозвался Ганелон, — и, если желаешь, я попробую вам показать.
— И в чем она заключена?
— Идите сюда, — сказал Ганелон, разворачиваясь и направляясь к краю Образа.
Я последовал за ним. Рэндом тоже. Сторожевой грифон крался рядом со мной.
Ганелон повернулся и протянул руку.
— Корвин, можно попросить тот кинжал, который я добыл для вас?
— Вот, — сказал я, доставая кинжал из-за пояса и передавая ему.
— Так в чем же идея? — вопросил Рэндом.
— В крови Янтаря, — отозвался Ганелон.
— Не уверен, что мне нравится эта мысль, — сказал Рэндом.
— Все, что тебе надо сделать, это уколоть палец, — сказал Ганелон, протягивая клинок, — и капнуть кровью на Образ.
— И что случится?
— Попробуй — увидишь.
Рэндом взглянул на меня.
— Что скажешь? — спросил он.
— Валяй. Давай выясним. Я заинтригован.
Он кивнул.
— О’кей.
Рэндом забрал кинжал у Ганелона и резанул подушечку левого мизинца. Затем сжал палец, держа его над Образом. Появилась крошечная алая бусинка, набухла, задрожала, сорвалась.
Тут же из той точки, куда ударила капля, вскинулся завиток дыма, сопровождаемый негромким треском.
— Будь я проклят! — сказал явно изумленный Рэндом.
На Образе появилось крошечное темное пятно, постепенно расплывшееся до размеров полудоллара.
— Вот вам, — сказал Ганелон. — Так все и случилось.
Пятно действительно явилось миниатюрным подобием громадной кляксы по правую руку от нас. Сторожевой грифон издал короткий взвизг и отшатнулся, обеспокоенно мотая головой от одного к другому.
— Легче, мальчик. Легче, — сказал я, протягивая руку и еще раз утихомиривая его.
— Но что могло вызвать такое большое… — начал Рэндом, осекся, медленно кивнул.
— Действительно, что? — сказал Ганелон. — Я не вижу даже отметины, показывающей, где был уничтожен твой конь.
— Кровь Янтаря, — сказал Рэндом. — Ты сегодня предельно проницателен, не так ли?
— Пусть Корвин расскажет тебе о Лоррайн — стране, где я жил так долго, — сказал Ганелон, — стране, где вырос черный круг. Мне известны воздействия тех сил, хотя знал я их лишь издалека. Все становилось яснее и яснее с каждой новостью, что я узнавал от вас. Да, сейчас я понимаю, что знаю больше, чем кто-либо другой. Спроси Корвина о мнении его генерала.
— Корвин, — сказал Рэндом, — дай-ка мне порванный Козырь.
Я вытащил карту из кармана и разгладил. Пятна на ней казались зловещими. Но меня еще поразило и другое. Я не был уверен, что карта была выполнена Дваркином — мудрецом, магом, художником и некогда наставником детей Оберона. До этого момента мне не приходило в голову, что кто-то еще способен сделать такую. Хотя стиль карты и казался знакомым, это была не работа Дваркина. Где я видел эту осторожную линию, менее легкую, чем линия мастера, — словно каждый штрих был тщательно продуман, прежде чем перо коснулось бумаги? Была здесь и еще некая тонкость — рисунок иного порядка по сравнению с Козырями: словно художник работал по старым воспоминаниям, случайным наблюдениям или с чьих-то слов, но не с натуры.
