Константин Сергиевский - Цена могущества
Следующая мысль — надо похоронить тела родных. Кузница со всеми необходимыми инструментами, а так же молельня и фамильный склеп остались за пределами магической серой стены. Я сломал пару кинжалов и сорвал все ногти на руках, пытаясь разворотить камни мостовой и вырыть могилу во внутреннем дворе. Наконец, в мою голову пришла безумная мысль о погребальном костре. Я сволок туда охапки дров из кухни. С трудом, напрягая последние силы, подтащил тела отца и братьев. Принёс с тронного зала тело Лидии — это было нетрудно, мне и раньше случалось носить сестрёнку на плечах. В ноги её я уложил трупик моего верного щенка — он ведь тоже был для меня членом семьи.
Проблема возникла, когда надо было спустить со второго этажа во двор тело матери. Я перекатил её на плащ, тяжело, упираясь в каменный пол каблуками, потянул к лестнице. Осторожно начал спускать вниз. Угол тяжёлого, пропитанного кровью плаща вырвался из моих ослабевших рук! Тело матери полетело вниз по ступеням, переворачиваясь, гулко стукаясь о парапет. Я ринулся следом — на ослабевших, подворачивающихся ногах. Не догнал. Сел у нижней ступени возле маминого тела. И только тогда пришли слёзы. Сначала я просто выл — громко, страшно, как смертельно раненный зверёк. Крики перешли в рыдания, поток слёз. Я плакал, плакал… слёзы не кончались. Потом пошли глухие всхлипывания…
Я всё таки сумел дотянуть тело мамы до погребального костра. Уложил её рядом с отцом. Притянул с кухни бересту, промасленные тряпки, огниво. Высек искру. Промасленные тряпки занялись. Но дрова не хотели гореть! Напрасно я раздувал тлеющий огонь, покраснев, надышавшись удушливым дымом, кашляя, задыхаясь. Дрова не горели! Они лениво тлели, испуская густой чёрный дым, к которому вскоре начал примешиваться отвратительный запах горящего мяса. Я уже не плакал — я снова отчаянно выл!
Случайно повернул я взгляд к центральной двери замка. Наш чёрный гость стоял там, безмолвный, неподвижный, равнодушно наблюдая над моими бесплотными усилиями.
‑ Гад! Нечисть! — закричал я обращаясь к нему.‑ Ну помоги же мне!
Помедлив мгновенье, словно о чём-то размышляя, он легко, почти небрежно, взмахнул рукой. Вспыхнуло яркое высокое пламя, и несколько минут спустя от тел моих родных остались лишь серые кучки пепла. Я ползал по ним, размазывая прах по залитому слезами лицу.
Обезумевший, потерянный, я бездумно слонялся по пепелищу родного очага. Слёзы, не переставая, текли из моих глаз. Я плохо помню первые две недели. Они слились в один бесконечный день. Точнее — в пасмурный вечер. Дня и ночи в этом мире не было как таковых — «днём» сумеречный свет был чуть ярче, «ночью» — темнее. При этом, я точно мог сказать, какое сейчас время суток. Наверное, временное помутнение рассудка спасло меня тогда от настоящего безумия.
Не помню, когда я заметил, что из замка исчезли все трупы — остались только пятна высохшей крови, которые вскоре так же побледнели и растаяли. Конечно, в эти дни я должен был что‑то есть и где‑то спать. Но помню я это очень смутно.
Наверное, вам покажется странным, что мне ни разу не пришла в голову мысль покончить с собой. Совсем не потому, что самоубийство — тяжкий грех, просто о таком способе вырваться из окружавшего меня кошмара я почему‑то даже и не думал. В любом случае, колдун не позволил бы событиям пойти подобным образом, но в те дни, конечно, я ещё об этом не знал.
Просветление наступило как‑то внезапно. В один момент я вдруг осознал, что стою в родительской спальне перед громадным, в рост взрослого человека, зеркалом в тяжёлой бронзовой раме. Фамильная гордость, стоившая громадных денег. В тусклом, запылённом стекле я увидел незнакомого мальчишку — потрёпанного, взъерошенного, загнанного зверька. Потребовалось с минуту, чтобы понять — испуганный, потухший взгляд за стеклом принадлежит мне самому. Моя одежда была сбита, перепачкана засохшей кровью и грязью, местами порвана — при этом я не помнил, где и как это произошло. На покрытом сажей лице более светлые дорожки от слёз протянулись в самых немыслимых направлениях.
Мне не раз случалось слышать, что пережившие ужасный кошмар люди седеют за одну ночь. Со мной ничего подобного не случилось. Мои мягкие светлые волосы, который так любила собственноручно расчёсывать мама и ласково трепать отец, седина не тронула. Они просто посерели от пыли и сбились колтуном.
«Надо привести себя в порядок», ‑ это была, пожалуй, первая разумная мысль, вяло шевельнувшаяся в мой голове. Я не хотел походить на занявшее отцовский кабинет чудовище, лет двести не менявшее свой замызганный плащ.
Конечно, я не смог затопить нашу «римскую» баню с большим бассейном. Я просто не знал, как это делается. Пришлось воспользоваться огромным корытом на кухне, в котором раньше кипятили бельё, и, как мне не раз случалось видеть, служанки купали своих ребятишек.
Смыв грязь и кровь, я почувствовал себя немного лучше. Свою грязную одежду я сжёг в печке — всю, до последнего клочка, благо, в опустевшем замке одежды было предостаточно. Со временем, конечно, я научился её стирать, штопать, и даже перешивать на свой размер взрослые вещи. Но всё это было потом.
В мире вечных сумерек наступала ночь — и он становился ещё более враждебным и страшным. Спать где попало — там, где сваливала с ног усталость — дальше было невозможно. Каким-то образом надо было выбрать место для нормального ночлега. Я не допускал мысли о том, чтобы вернуться в свою комнату. Слишком близко находился бывший отцовский кабинет, превращённый сейчас в лабораторию чёрного мага. Побродив по замку, я решил приютиться на ночь в расположенной рядом с кухней комнате прислуги — она менее других помещений была залита кровью.
Я забирался в комнату прислуги, задвигал тяжёлый засов на дверях — как будто это могло меня защитить! Забивался в дальний угол полатей, прижавшись спиной к холодной стене, натянув на голову одеяло. Но не становилось от этого спокойней. Я крепко прижимал к себе единственного друга, мехового медвежонка, любимую игрушку младшей сестры. Я шептал в мохнатое, согретое моим дыханием ухо слова ласки и утешения. Слова, в которых так нуждался сам. И которых мне не от кого было услышать.
Потянулись дни — пустые, лишённые смысла, похожие один на другой. Первые дни я просто бездумно шатался по замку — вспоминая — и терзая сердце этими воспоминаниями. Бессмысленные дни. И полные безответного ужаса ночи.
Сны отстают от реальности примерно на две недели. Первые дни меня не донимали кошмары — они пришли потом. Мне снились дом, мать и отец, игры с друзьями. Я просыпался со светлым чувством, с желанием двигаться, бежать, играть. С недоумением смотрел на неровный каменный потолок над моим ложем… приходило понимание случившегося… оживали воспоминания… и вновь меня скручивали рыдания. Я начинал каждое свое утро со слёз — и слезами же каждый свой день заканчивал.
