Даррелл Швейцер - Стать чернокнижником
Там, где город подходил к глубоким водам, стояли на якоре корабли — это были круглобокие, нарядно разрисованные суда, поднявшиеся по реке из Города в Устье. На многих ярко горел свет, оттуда доносились музыка и смех. Матросам из дальней страны чужды наши обычаи, и наших страхов они не разделяют.
В Городе Тростника все мужчины, не считая нищих, носят брюки и кожаные туфли. Дети ходят в просторных халатах и босиком. В очень холодные дни, каких в году немного, они либо кутают ноги в тряпки, либо остаются сидеть дома. Когда мальчик становится мужчиной, отец дарит ему туфли — таков древний обычай. Никто не знает, почему так повелось.
Отец отправил меня из дому в такой спешке, что я даже не успел надеть плащ. Поэтому всю ночь я промучился, тихо стуча зубами; руки и ноги онемели, и грудь изнутри обжигал холодный воздух.
Свою лодку, насколько это было возможно, я направлял на мелководье, пробираясь среди трав и тростника от одного пятна чистой воды к другому, склоняя голову под ветвями растений, иногда расчищая себе путь веслом.
Мне явилось в некотором роде видение, но было оно совершенно раздробленным. Я не понял, что пытался сказать бог.
Луна закатилась как будто слишком быстро. Река проглотила ее, и мгновение лунный свет вился по воде, будто созданный матерью тысячесуставный образ крокодила, наполненный светом.
Я положил весло на дно лодки и перегнулся через край, пытаясь разглядеть лицо отражавшегося существа. Но увидел лишь взбаламученную воду. Вокруг меня высился засохший камыш, похожий на железные прутья. Я пустил лодку по течению. Один раз я увидел крокодила — огромного, медлительного от старости и холода; во́ды реки несли его, точно бревно. Но это было просто животное, а не один из эватим.
Чуть позже я остановился в стоячем пруду, где плавали по черной воде, будто куски ваты, сонные белые утки. Прокричали ночные птицы, но я не понял, что они хотели мне сказать.
Я посмотрел на звезды и по движению светил понял, что до зари остается не более часа. Тогда я отчаялся и призвал Сурат-Кемада, и попросил его послать мне мое видение. Я не сомневался, что придет оно от него, а не от какого-либо иного бога.
И в то же время я страшился, потому что не подготовился и ничего не мог принести в жертву.
Но Сурат-Кемад — Тот, У Кого Ужасные Челюсти, — не разозлился, и видение пришло.
Моросивший дождик утих, но воздух стал еще холоднее. Я, мокрый и дрожащий, свернулся клубочком на дне лодки, прижав руки к груди и судорожно стиснув весло. Наверное, я спал. Но тут кто-то очень осторожно тронул меня за плечо.
Я испугался и сел, но незнакомец поднял палец, показывая, что мне следует молчать. Я не видел его лица. На нем была серебряная маска луны, крапчатая и шершавая, с лучами по краям. Белая мантия, доходившая ему до щиколоток, слегка вздувалась от порывов холодного ветра.
Жестом он велел мне следовать за ним, и я подчинился и двинулся вслед, беззвучно погружая в воду весло. Незнакомец ступал босыми ногами по водной глади, и при каждом его шаге кругами разбегалась рябь.
Мы долго держали путь по лабиринту открытых прудов и зарослей травы, среди засохшего тростника, пока не добрались до наполовину погрузившейся в воду разрушенной башни. От нее оставался лишь черный пустой остов, покрытый илом и вьющимися растениями.
А потом из болот показались сотни других фигур, также облаченных в мантии и маски, но они не шли по воде, как мой проводник, а ползли, забавно переваливаясь, раскачиваясь из стороны в сторону, подобно вышедшим на сушу крокодилам. С изумлением смотрел я, как они собирались вокруг нас, кланяясь в ноги, будто с мольбой, тому, кто стоял прямо.
А он просто раскинул руки в стороны и плакал.
И тогда я вспомнил одну из историй, что рассказывал мне отец, — о гордом короле, чей дворец сиял ярче солнца и которому завидовали боги. Однажды к блистательному двору явился гонец с крокодильей головой и прошипел: «Мой господин призывает тебя, о король, подобно тому как он призывает всякого». Но возгордившийся король приказал страже избить гонца и сбросить его в реку, откуда тот явился, ибо король не боялся богов.
А Сурат-Кемаду не нужно было, чтобы его боялись, он требовал лишь подчинения, поэтому Великая река наводнила земли и поглотила дворец короля.
— Тоже мне история! — высказал я отцу недовольство.
— Все это просто случилось на самом деле, — ответил он.
И вот теперь я в ужасе оглядывался и отчаянно хотел задать множество вопросов, но боялся заговорить. Небо стало светлее, и плач того, кто стоял, превратился в завывание ветра среди потрескивавших тростников.
Взошло солнце. Существа, молившие моего проводника, сбросили маски и оказались просто крокодилами. Мантии их каким-то образом растворились во все более отвесных лучах. Я наблюдал, как их темные тела погружаются в мрачные воды.
Я посмотрел на того, кто стоял, но на его месте была лишь длинноногая птица. Она испустила крик и взлетела, хлопая крыльями.
Вернули меня к жизни теплые лучи солнца. Я сел, кашляя; из носа текло. Я огляделся: затопленная башня была на месте, возвышаясь грудой безжизненного камня. Но вокруг не было никого. Только в полдень добрался я до Города Тростника.
При свете дня город становится совершенно другим: на башнях развеваются яркие знамена, на домах сверкают разноцветные навесы и яркая роспись стен и крыш. Корабли на реке разгружают днем, и улицы наполняются журчанием многоязыкой речи, и пререкаются друг с другом белые торговцы и чиновники, варвары и городские хозяйки.
Здесь стоит резкий запах рыбы, а еще пахнет непривычными благовониями, кожей, влажным холстом и немытыми людьми, что привозят в город диковинных зверей из высокогорных деревень — оттуда, где зарождается река.
Днем в городе бывает тысяча богов — по одному на каждого чужестранца, на каждого торговца, на каждого, кто когда-либо проезжал через город, или останавливался в нем, или просто увидел во сне новое божество, когда прилег вздремнуть днем. На улице резчиков можно купить идолов всех этих богов или даже изображения богов совершенно новых, получившихся у тех, кого за работой осенило божественное вдохновение.
А ночью, конечно, остается один только Сурат-Кемад, чьи челюсти разрывают и живых, и мертвых, чье тело есть черная вода, чьи зубы звезды…
Но я вернулся днем, проплыл через лабиринты кораблей и маленьких лодок, мимо причалов и плавучих доков, а затем — под городом, пока не выбрался на другой стороне, возле отцовского дома.
Стоило мне вылезти из люка, как ко мне подбежала Хамакина; лицо ее было залито слезами. Всхлипывая, она обняла меня:
