Александр Чернобровкин - Кат
Разбудили ката стук в верхнюю дверь – сначала тарабанили кулаками, затем шибанули ногой – и крики:
– Эй, кат, открывай!
Не обращая внимания на стук и крики, онсел на лавке, зевнул, перекрестив привычно рот, почесал спину, потом задумался, вспоминая, отчего на душе тяжело, и рука так и осталась заведенной за спину, а глаза тупо уставились на одно из двух окошек-бойниц, расположенных почти под потолком в стене напротив горна, через разрисованные морозом стекла которых в помещение проникал тусклый свет. Вспомнив, что было ночью, он подошел к дальней от горна кадке, припал ртом к воде. Пил долго и громко сопя. В другой кадке он медленно умылся, по-собачьи отфыркиваясь. Вытирался снятой с гвоздя грязной тряпкой, надолго прижимая к лицу, будто хотел на целый день запомнить ее запах. Перед тем, как открыть верхнюю дверь, трижды перекрестил ее и сплюнул через левое плечо.
– Православные уже заутреню отстояли, а ты все дрыхнешь! – накинулся на него вошедший первым стрелец – статный юноша с озорными глазами и нежным светлым пушком на щеках и подбородке, одетый в сшитый по фигуре красный кафтан и красную шапку с рыжей беличьей выпушкой.
Второй стрелец был постарше годами, с черной бородой, заостренной книзу и плохо прикрывающей сабельный шрам на левой щеке. Кафтан на нем был поплоше, а шапка с заячьей выпушкой. Остановившись на верхней ступеньке, он нашел глазами иконку и перекрестился на нее. Движения его были степенны, а выражение лица строго и исполнено достоинства. Он прошел за молодым к нижней двери, подождал, пока тот заглянет в глазок и испуганно отпрянет, посмотрел и сам, долго и без страха.
Хозяин словно не замечал их. Сложив в горниле костерком щепки и поленья и накидав сверху углей, оторвал от куска бересты длинную ленту, белую с черными крапинками с одной стороны и светло-коричневую с другой, поджег ее от лампадки и, прикрывая ладонью огонь, жадно пожирающий ленту и коптящий густым черным дымом, отнес к горнилу и сунул в костерок. Подождав, пока пламя разгорится получше, подкинул углей и неспешно заработал мехами, которые наполнили помещение жалобным скрипом и лопотанием.
Шумно хлопнув дверью, в помещение зашел священник, высокий, дородный и круглолицый, с красными от мороза и водки щеками и носом, с окладистой светло-русой бородой, в черной рясе до пят, поверх которой был надет на длинной, до пупа, серебряной цепи серебряный крест с большим рубином в перекрестии. Правой рукой он цепко, как за рукоять меча, держался за основание креста. Простуженным басом поп спросил у хозяина, показав бородой на нижнюю дверь:
– Там?
– А куда он денется, мертвый? – сказал кат.
– Ну, мало ли?! От колдуна всего можно ждать! – Поп выставил крест вперед, открыл нижнюю дверь и вошел в нее со словами: – Господи, спаси и сохрани…
И стрельцы скрылись за дверью. Вскоре оттуда выскочил юноша, опростоволосился, истово перекрестился несколько раз и вытер шапкой побледневший лоб. Второй стрелец выбрался задом, волоча за собой голое, задубелое человеческое тело, казавшееся черным от синяков и засохшей крови. Лицо трупа было обезображено, без ноздрей, губ и ушей, а закатившиеся глаза смотрели пустыми белками, напоминая комочки снега на саже. Грудь была разворочена, поломанные ребра походили на сучья с ободранной корой. Юный стрелец подождал, пока тело перетянут через порог, подхватил не сгибающиеся ноги с обожженными ступнями. Последним вышел поп, остановился на пороге, осенил крестным знамением комнату, из которой вынесли труп, и закрыл дверь, произнося:
– Во имя отца, и сына, и святого духа, аминь!
Стрельцы вытащили мертвого колдуна во двор, послышалось испуганное ржание и голос юноши:
– Балуй, сволочь!
Направился к выходу и священник, но хозяин преградил ему дорогу.
– Батюшка, молебен хочу… – скороговоркой произнес он.
– Чего тебе? – не понял священник.
– Молебен, во спасение души грешной, – повторил кат. – Вчера поутру в лесу шатуна на рогатину посадил. Шкуру хочу… в уплату за молебен…
– А-а! Ну, давай… Во спасение души – это надо, особенно тебе. Работенка у тебя того … – он посмотрел на орудия пыток, на хозяина – не обиделся ли? – и добавил: – Богоугодное дело делаешь – там зачтется… А шкуру давай. Мне сегодня уже поднесли одну. Ночью, слыхал, переполох был?
– Нет, спал я, – ответил хозяин, пряча глаза.
– Ну, здоров ты спать! Такой шум был – всех на ноги поднял, кроме тебя!
– А что стряслось?
– Медведь в терем княжеский залез, в коморку к ключнику. Разодрал его в клочья – если б не золотая серьга, не опознали бы. И дворового помял. Хорошо, стрельцы подоспели, упорались с косолапым.
– Медведь? Ключника? – переспросил кат.
– Ага. Тоже шатун. Лето сухое было, не нагуляли жирку, – сказал поп. – Непонятно только, как он в коморку забрался. Окно в ней зарешеченное, а дверь изнутри н засов была заперта, вышибали, когда услышали оттуда рев и крики. Странно все это. И зелья всякие в коморке нашли. С червоточинкой был ключник. Давно я к нему приглядывался, да не за что было зацепиться, ловок был, сукин сын!.. Ну, о покойниках или хорошо, или… – он перекрестился, потом боевито вскинул голову и цепче ухватился за крест.
– Где там твоя шкура?
– Сейчас.
Кат исчез за нижней дверью и вернулся через короткое время с пустыми руками и растерянным лицом.
– Нету, – промолвил он и подозрительно посмотрел вслед ушедшим стрельцам. – Вчера вечером была. Когда мертвеца затаскивал, была, ей-богу!
– Хитришь, братец!
– Истинный крест, не вру! – перекрестившись, поклялся кат. Поняв, что ему не верят, предложил: – Может, это – золотой? – Он вынул из-за пазухи мешочек, достал из него монету с зазубриной на обрезе. – За молебен… во спасение… Нет, дарю на церковь.
Поп проверил монету, впившись в нее белыми крупными клыками, довольно улыбнулся и спрятал в загашник под рясу. Благословив ката, протянул ему серебряный крест для поцелуя.
Кат приложился потресканными губами к багровому камню, на котором играли золотистые отблески, обслюнявил его и будто слизал отблески. И так и стоял, не разгибаясь, пока священник не скрылся за верхней дверью. Очнувшись, подошел к лавке, порылся под покрывалом, серым в рыжих подпалинах. Находку сжал двумя руками, осторожно вынул из-под покрывала, поднес к горну. Потемневший от засохшей крови узелок упал в самый жар, на раскаленные, золотисто-красные угли, запрыгал, как живой, и вдруг взорвался синим пламенем, испускающим черный жирный дым, который завертелся воронкой и стремительно вылетел в дымоход. Из горнила сильно пахнуло серой.
