Андрей Лукин - Летописный замок
Необразованный Смакла ведать не ведал, что это за такие страшные рекомендации и для чего они требуются чародеям, но он очень даже хорошо знал, какое именно заклинание ему нужно отыскать. Он заранее подсмотрел его через плечо чародея, когда тот в задумчивости разговаривал сам с собой, вспоминая правильную постановку пальцев в охранительном магическом жесте. Жест Смакла не запомнил, что его ничуть не смущало, ему нужно было другое, и он твёрдо намеревался это другое нынче же ночью получить.
Он открыл книгу, отыскал, осторожно перекидывая пергаментные листы, нужное место, нашёл приметную букву „Ш“ и прочитал заклинание по слогам три раза подряд, шевеля от напряжения губами и мучительно морща лоб. Ни одна душа в замке не ведала о том, что маленький слуга чародея умеет складывать из букв слова, даже сам всезнающий Серафиан, похоже, не догадывался об этом. Смакла ревностно хранил свою, быть может, единственную тайну…»
И на этом страница кончилась.
— Не бубни! — сказал Ванька, убирая книгу в сторону.
Стёпка с трудом вернулся из тёмной комнаты чародея в свою светлую и совсем не таинственную квартиру и посмотрел на друга.
— Разве я бубню?
— А то! Тыр-быр-тыр-быр! Я больше половины не разобрал. Ты уж извини, но диктора из тебя не получится. Это я тебе как друг говорю.
— Очень мне надо диктором становиться. Я дочитать хочу. Интересно же.
— Интересно, — не стал спорить Ванька. — Только я теперь лучше сам читать буду.
Он открыл следующую страницу и начал читать. И тоже почему-то вслух. Стёпка не любил, когда ему читают вслух, но пришлось смириться. Сначала Ванька читал вполне нормально, но затем распалился и перешёл чуть ли не на крик, что, впрочем, было не удивительно. Просто он по-другому читать не умел, он и в классе всегда так читал, и Евгения Михайловна очень его за это любила и на всех праздниках поручала ему произносить торжественные стихи, от которых Стёпку, например, всегда начинало коробить и хотелось убежать куда-нибудь подальше. Вот и сейчас у Ваньки непроизвольно сработала эта дурацкая школьная привычка.
— «Заклинание было короткое, и Смакла запомнил его быстро. А длинное и запутанное пояснение читать не стал. Ему и без того всё было понятно. Вытащив из-за пазухи украденную у заезжих колдунцов полоску ворожейной бумаги, он уколол щепкой указательный палец правой руки и начертил кровью на бумаге магический знак притяжения. Потом Смакла поджёг бумажку в пламени свечи и, пока она горела, громко и отчётливо произнёс страшные слова: „Шабургасса, махравасса, забурдынза, шынза, мынза! Явись передо мной потусторонний демон-исполнитель пятьдесят второго периода, двадцать четвёртого круга, седьмого уровня, тринадцатой степени, восьмого порядка! Явись и покорись, исполни и исчезни! Чебургунза, перемунза, лахривопса, хопса, хопса!“»
Всё это Ванька проорал с нечеловеческим выражением, а магическую абракадабру прочёл и вовсе неподражаемо, подвывая и театрально закатывая глаза. Только на «хопсе, хопсе» не выдержал и захихикал. Стёпка тоже засмеялся, очень уж забавно звучало это заклинание в «торжественном» Ванькином исполнении.
И сразу после этого начались никем не ожидаемые странности.
Сначала что-то громко ударило над их головами, загудело что-то так, что даже стёкла в окне испуганно задребезжали в ответ.
Бум-м-м!!!
Словно на чердаке шарахнули вдруг изо всей силы в огромный колокол; и вибрирующий низкий гул поплыл над посёлком, над крышами, за Енисей, пугая птиц и заставляя прохожих удивлённо оглядываться…
Вот только Стёпка совершенно точно знал, что у них на чердаке никакого колокола нет и быть не может, ни огромного, ни маленького. Потому что… ну кому нужен колокол на обычном чердаке обычной двухэтажки?!
— Эт-то что такое? — спросил шёпотом Ванька, с опаской глядя в потолок.
Стёпка хотел пожать плечами — и не успел. Потому что сразу после Ванькиного вопроса его крепко и больно схватил кто-то очень большой. И совершенно невидимый. Может быть, это был даже не кто-то, а что-то.
Нечто!
НЕЧТО ИЗ НИОТКУДА!!!
И оно, это ниоткудовское нечто, схватило его сразу всего своими невидимыми, но очень сильными руками — или лапами! — и потянуло к себе. Потянуло не назад, не вперёд и не в сторону, а как-то по-особенному ВНУТРЬ.
Стёпка испугался. Больше того — он перетрусил. «Мама!» хотел он крикнуть, и не смог. Даже рот открыть не смог. Ему было больно. Его сжимало с такой нечеловеческой силой, с такой злобой, что у него внутри отчётливо захрустели какие-то важные для жизни кости. Дышать сразу стало нечем, в глазах потемнело, в висках заломило, рёбра острыми концами упёрлись прямо в сердце, в животе образовалась жадная сосущая пустота. И эта пустота звала его, ждала его, разрасталась и готовилась поглотить.
«Что это?! Кто это?! Не хочу! Не буду!»
Неведомая сила тянула его уверенно и неотвратимо и её совершенно не интересовало Стёпкино нехотение. Он попался, он стал добычей, и он был обречён. Однако он был довольно крупной добычей, и сразу утащить его ВНУТРЬ эта сила, видимо, не могла. Её это очень сердило, и она в бешеном нетерпении дёргала полузадохнувшегося Стёпку, чтобы он поскорее к ней туда втянулся, и Стёпкины зубы при каждом рывке звучно щёлкали, рёбра трещали, а босые ноги отрывались от пола.
А Ванька, как ни странно, ничего не замечал. Он безмолвно таращился в потолок и был похож на древнегреческую статую. Помогать дёргающемуся в шаге от него Степану он даже и не думал. Он, честно говоря, вообще сейчас ни о чём не думал. Время настолько замедлило ход, что для него почти совсем остановилось.
Никогда ещё Стёпке не было так плохо и так страшно. Он погибал. Погибал среди бела дня, в собственной квартире, в первые дни каникул, в самом расцвете сил и лет. И почувствовав всем своим полузадушенным существом, что спасения нет и что его вот-вот окончательно и безвозвратно утянет в жуткое КУДА-ТО, он в последнем усилии вцепился в Ваньку так же крепко, как неведомая сила вцепилась в него самого.
Потревоженное время нехотя сдвинулось с мёртвой точки, шестерёнки мировых часов завертелись, и Ваньке волей-неволей пришлось принять самое деятельное участие в творящемся рядом с ним безобразии. И сделал он это с присущей ему изобретательностью: дико заорал во весь свой неслабый голос, выронил книгу и принялся отдирать от себя Стёпкины руки. И у него при этом было такое лицо, как будто на него набросился в тёмном подъезде кровожадный маньяк-людоед, только что сжевавший парочку соседских старушек и возжелавший заесть их аппетитным школьником.
