Александр Карнишин - Настоящее фентези (Сборник рассказов)
— Нравится? — спросил он у девочки, неслышно подойдя сзади. Она, выходит, так и стояла тут, все смотря и смотря на его корабль.
— Ага, — кивнула она, даже не вздрогнув и не повернувшись. — У меня такого еще не было. Четыре мачты!
— Моя "Алпара" — барк, поэтому у нее две грот-мачты. Хотя, это тебе не интересно, наверное?
— А стаксели вы ставите?
— Пока не приходилось. Ветер был попутный, парусов и так хватает, скорости особой никто не требует…
— А со стакселями, наверное, прямо как облако… Краси-иво.
Она обернулась и посмотрела прямо в глаза Лоссу:
— А вы кто — капитан?
— Капитан и хозяин. Это мой корабль. Полностью мой.
Солнце пекло сверху, давило на плечи и голову, прикрытую широкополой шляпой. А девчонка как будто не чувствовала жары. Она снова повернулась к морю, снова посмотрела на корабль:
— У мены такого нет. Краси-ивый.
И убежала. Вот была — и вот нет ее. И к чему с ней было заговаривать? И что она имела в виду?
— Эй, кто тут у вас
Тут же подскочил пацаненок, черный, как из печной трубы:
— Да, сэр?
— Расскажи мне про эту Грашку. Я тебе монетку дам.
— Может, две?
Наглый, конечно, но куда деваться, раз что-то втемяшилось в башку капитана?
— Хорошо, пусть будет две. Но только если все расскажешь, с подробностями.
Они тут говорят, как в театре артисты играют. Машут руками, представляют в лицах. Вот и Грашку эту в лицах представили. Она живет на свалке, вот там, по берегу. Это свалка разбитых кораблей. Где им тут биться? Да дело не в том, где, а — как. Грашка, когда ей приспичит, выходит ночью к морю и начинает петь. И она так поет, так поет, что слышно не только в городе, а по всему-всему морю. В городе мамки закрывают двери и окна, загоняют всех в постель и следят, чтобы никто из детей не вылез на улицу. А в море — тут как уследишь? И на ее пение начинают сворачивать корабли. Но море большое, а кораблей в нем все равно мало. Поэтому обычно только один. Ну, два было разок, так об этом весь город помнит. В общем, Грашка поет, корабль поворачивает на ее пение и прет через бухту вот туда, к свалке. И там уже по-разному выходит. Она с кораблями будто играет. Поднимает руки, и корабль как бы между ладонями оказывается. Она — хлоп! И нет корабля. И никого вообще нет. Одни обломки. Или хватает за нос и корму и разламывает посередине. А иногда не трогает, а продолжает петь, пока корабль на полном ходу не врезается в мель. А когда она устает, или если наиграется когда и спать ложится, тогда уже все городские бегут сюда к морю и собирают обломки и все, что осталось. А если почти целый корабль, так весь его обирают, а моряков по семьям забирают. Она своим пением у них просто всю память отбивает, и они нигде больше не хотя жить, кроме как здесь.
— Ей вроде мой корабль понравился.
— Ну, значит, ночью будет петь, если вы отчалить успеете. А нет, так завтра, значит.
Получив свою плату, пацаненок убежал. А капитан долго смотрел на свой корабль, кладя голову то к левому, то к правому плечу.
Наутро Грашка опять стояла в тени таможни и смотрела, как матросы занимаются уборкой перед отчаливанием.
— Нравится? — капитан опять подошел бесшумно.
— Ага. У меня такого не было. Большой, красивый.
— А хочешь покататься? Мы сейчас груз отвезем, а потом опять вернемся сюда же с заказом. И потом уже — домой. Могу взять тебя с собой.
— Мне нельзя, наверное…,- неуверенно проговорила Грашка. — Я тут нужна.
— Так я же и говорю: туда — и обратно. За неделю обернемся по любой погоде. Что тут за неделю сотворится? Ну? В полдень отчаливаем. Давай, решайся!
Лосс как будто видел маленькие шестеренки и рычаги, крутящиеся и щелкающие в голове у девчонки. Неделя — это же немного совсем. А потом, будет ли еще возможность покататься?
— Я приду! — и унеслась сквозняком за угол и к себе куда-то туда по берегу, по укатанному волнами твердому белому песку.
Ровно в полдень барк "Алпара" отчалил. Экипаж стоял по местам. В связи со слабым ветром подняты были почти все паруса. Грашка стояла на корме и смотрела, как паруса надуваются и начинают толкать парусник все быстрее и быстрее вперед в открытое море.
А потом был обед в кают-компании, где ей представились, как взрослой даме, все офицеры корабля. И на десерт — сладкое мороженое, после которого так сильно захотелось спать…
…
— Тащи, тащи! Да потихоньку, что мы — звери какие, что ли. На камнях положишь, фляжку рядом оставишь. А больше-то ей ничего и не надо.
Суета. Лязг кабестана. Приглушенные команды. Шлюпка на воде. Весла, без брызг, почти бесшумно окунающиеся в темные воды.
Капитан Лосс, дождавшись доклада первого помощника, лично командовавшего матросами на шлюпке, отметил на карте, тщательно вымеряв координаты:
"Остров сирены".
Пометил знаками опасности и осторожности. Написал сбоку:
"Мореплаватель! Остерегись проплывать возле этого места! Здесь живут чудовища!"
Пора было рассчитывать новый курс.
Его барк никогда не заходил дважды в один и тот же порт.
Чесотка
Он проснулся от боли. Во сне от немилосердной чесотки чесал и чесал руку и плечо, пока не расчесал до крови, до мокрого под ногтями и до полного пробуждения. Чесалось ужасно, до головокружения, до горячего лба, потной спины и потемнения в глазах. Терпеть такое было просто невозможно:
— Нянька! — крикнул, задохнувшись спросонок. — Квасу мне! Холодного!
— Все скубешься, скубешься, — ворчала нянька, поднося ледяного, из сеней, квасу. — И чего бы ведуна не позвать? Давно бы вылечил…
Не огрызался, как обычно. Пил жадно, вливая в себя кислое. До холода в животе, до холода в спине — пил, пил, пил…
Все равно чесалось.
А и то — по каждому случаю ведуна звать? Так княжеской казны на воев не хватит. Будет тут ведун, как приклеенный, только кидай ему монету за монетой, чтобы лечил, да разъяснял. Самое-то обидное, что никто не виноват, кроме самого же себя.
Третьего дня в ночь, как обычно, пошел проверять караулы. Конечно, воевода за оборонным делом смотрит, но на что тогда нужен князь, если сам не проверит? А князь теперь он, Ясень, потому что папка полег в последнем походе. Соседи дракона выставили против пешцев — тут даже и не убежать, дракон все равно быстрее. Все там и полегли.
Ясь уже подходил по стене к крайнему в ряду посту, когда услышал тупой удар. Именно услышал сначала, тупое и с хрустом такое, а потом его рвануло вперед, и потекло горячее по груди. И только после этого вдруг вспыхнула, как встающее солнце, дикая боль, замутившая сознание и подкосившая, заплетшая ноги. Он тогда так и свалился под ноги вскочившему с лязгом часовому. Тут же тревогу подняли, воевода набежал с руганью и с ближними своими. Смотрели следы, щурились в тьму за стеной, прикидывали, откуда кинули стрелу, что насквозь пронзила мышцы чуть выше левой ключицы.
