Роман Светлов - Легенда о Тевтобургском лесе
Впечатление от сна преследовало меня весь день. Хотя оно было, пожалуй, чересчур художественно. Вопрос о том, почему болит кисть руки, ушел на второй план. Так же как и то, что главное для меня сейчас — четверо легионеров, которые дрались рядом со мной, окруженные херусками.
Если я стану описывать их внешность, то ничего симпатичного не получится. Это туповатые, рано состарившиеся люди. На лицах — складки, морщины, шрамы. То, что один из них спас меня, а потом я спас его, казалось всего лишь моментом в фантастически реальном, захватывающем фильме. Да, это правильно! Именно кинематографические мысли заполняли тогда мою голову. Я думал, что из сна могла бы получиться отличная батальная сцена в хорошем историческом фильме. И я мог написать ее сценарий. Я помнил многое. Например — пронизывающе яркие цвета. Светящиеся зеленые дубовые листья на фоне оранжевого заката. Или глубокое сине-фиолетовое небо ранним утром.
Я не выдержал и после работы помчался в библиотеку. Хотелось узнать все, что можно, о Тевтобургском лесе. Почитал Тацита, Дельбрюка и Всемирную историю. Оказывается, это был 9-й год нашей эры. Германцы предательски напали на римлян. Те три дня пробивались через Тевтобургский лес к крепости Ализон. Под конец меньшая часть сдалась в плен, остальные погибли.
Они дрались в этом лесу три дня! Германцев было больше, и с каждым днем к ним подходили все новые племена. Римляне должны были понимать, что их перебьют. Ночь, тьма, черные бесформенные толпы, лес, где горы перемешаны с болотами и зыбучими песками. Засасывающий, растворяющий, примитивный мир… Но они дрались. А я при мысли о них испытывал восхищение и уважение.
В этот день я перестал быть собой. Я стал восторженным, возбужденным человеком. Весь вечер меня донимали мысли о том, что увиденное следует записать. Правда, Дельбрюк рассказывает о первом дне сражения совсем по-другому. Если верить ему, то почти все время шел дождь… Но я решил заняться этим завтра. Я крутился на кровати и не мог заснуть. Час, другой, третий. В таких случаях всегда засыпаешь неожиданно.
Да, я снова был там. Мысль о том, что Тевтобургский лес вернется в мою жизнь еще раз, днем показалась бы дикой. Но как и вчера я — тот, из двадцатого века, — не удивлялся.
Первое ощущение: мы держимся друг друга. Мы — пятеро оставшихся в живых лесорубов. Рядом со мной Марсал и Сцева. Сзади — Чужак и Ибериец с замотанной головой. Центурион разрешил ему пока снять шлем. Чужак уже в третий раз предлагает отрезать ему оба уха: чтобы они не мешали ему надевать шлем. Мы в третий раз смеемся.
С утра мы сожгли большую часть обоза, который связывал нам руки. Провианта все равно почти не осталось. Но Ализон был рядом — в каких-то двух переходах от нас. Главное — добраться до его крепостных стен.
Утром был большой бой. Нам удалось прорваться сквозь гати, хотя при этом полегла едва ли не половина батавов. Германцы на гатях поначалу сохраняли какое-то подобие строя. Они стояли густыми крепкими колоннами, которые возглавляли раскрашенные красками и перьями вожди. Но едва мы ступили на гати, все у них перемешалось. Каждый хотел побыстрее добраться до римлян. Ради этого многие даже бросались в болото. Эта толпа впитывала в себя любой удар, любой нажим, словно не обращала на него внимания. Приходилось буквально прорубаться сквозь нее. Батавов сменил первый легион. Потом наш. Правда, по-настоящему нам драться не пришлось. Германцы разом, будто по команде, отхлынули назад, и мы выбрались на открытое пространство.
Не знаю, как его назвать. Огромная поляна посреди леса. А скорее — широкое и очень длинное поле. Высокая — местами по живот — рыже-зеленая трава: что-то похожее на осоку, только мягче. И твердая почва под ногами.
Сцева сказал: «Они испугались». Варвары поняли, что вот так — лоб в лоб — мы перережем их всех. У многих из германцев нет даже щитов. Зато теперь появилась их конница.
Наша когорта шла справа от колонны, выполняя роль прикрытия. Рядом находились легковооруженные воины и конница. Германцы крутились невдалеке
— то пуская стрелы, то делая вид, будто лавой бросаются в атаку. Раз за разом вспыхивали быстрые конные схватки. Но римлян было мало, и они не уходили далеко от пехоты.
Я обратил внимание, что стараюсь держаться рядом со вчерашними соратниками. Не то, чтобы во мне от этого поселялось спокойствие. Но было легче. И не только потому, что я знал: они меня выручат. До Тевтобургского леса мы не особенно-то жаловали друг друга. Но здесь нельзя быть одному. Одному здесь быть стыдно, скверно и невозможно. Это — другое время, ясное и жестокое. Я был частицей их, а вместе мы были частицей всего остального. Только так можно выжить. Выжить — значит пробиться.
Наше внимание привлекла странная картина. Среди германцев появился разительно отличающийся от них всадник. На нем было снежно-белое, длинное, свисающее до земли одеяние. На шее висела золотая цепь, голова была не покрыта, волосы уложены на римский манер. Он выглядел очень молодо. Удивляла его гордая, царская осанка. «Арминий! Арминий, кто же еще!» Мы не сомневались в этом, хотя раньше не видели его ни разу.
Наши всадники сбились в лаву и кинулись в ту сторону. Было видно, что Арминий поворачивает коня к лесу. Потом все закрыла стена из германцев. Они тоже успели набрать ход. Послышался грохот, как при камнепаде. Вой людей и лошадей. Было видно, как лошади встают на дыбы и бьют друг друга копытами. Вся эта огромная масса неустойчиво раскачивалась то в одну сторону, то в другую. Потом что-то там оборвалось, и теперь они неслись на нас.
Как передать вам это? Слова не могут поспеть за событиями. Любое из моих описаний не значит ничего по сравнению с тем, что было там.
Конечно, мы успели перестроиться. Мы повернулись в их сторону и стали по манипулам. Шестью маленькими волноломами — чтобы разбить на куски энергию этой волны.
Римские всадники успели обогнуть когорту. Первые германцы последовали за ними, но остальные обрушились на нас.
Вы представляете несущееся на вас галопом стадо лошадей? Лошадей, которые ни в коем случае не свернут в сторону. Они в ста шагах от вас, но через мгновение — уже рядом.
Мы метнули пилумы. Один всадник опрокинулся назад, одна лошадь рухнула, придавив херуска. Еще одна встала на дыбы; в нее ударилось сразу несколько лошадей, она упала и, скользя по земле, как огромный снаряд, врезалась в наш строй. Мы отпрыгнули в стороны, чтобы эта туша не сбила нас с ног, но другие германцы были уже рядом. На меня мчался херуск с длинным копьем — не копьем даже, а колом, обожженным на костре с одной стороны. Я успел подставить щит. Сила удара была так велика, что я упал на спину. Правда, и сам германец вылетел из седла, но я тут же потерял его из виду, поскольку в нескольких вершках от моей головы промелькнули конские копыта.
